Актриса наталья парашкина личная жизнь

Эпизод фильма Константина Лопушанского «Роль». Двое: она, Зинка, – Наталья Парашкина, он, молчаливый, бритый наголо пассажир без опознавательных знаков, – Максим Суханов. Она коротко стрижена, будто после тифа, волосы чуть отрасли, топорщатся ежиком. На ней бесформенная телогрейка нараспашку, под которой исподнее. В руках бутыль самогона. Вот она входит в эпизод из какой-то шумной компании по соседству, обращается к герою: «Эй, кавалер, покурить имеешь?» Сплевывает через плечо, получив отрицательный ответ.

Н. Парашкина (Робин). «Сон в летнюю ночь». Фото С. Левшина

Эта сцена в кинокартине – не больше пяти минут. Почти все время крупным планом в кадре артистка. В таком фокусе любые перемены выражения лица, настроения заметны и значительны. В течение эпизода мы наблюдаем несколько разных состояний героини. Вот она, разбитная, наглая, «горячая», с бутылью самогона. Потом, вспоминая боевую юность, красно-зеленый отряд товарища Шмаки и то, что «в рубке равных не было», с тоскою и жутковатым упоением бросает «эх, красиво гуляли!» Переходит к сокровенному, рассказывая о детстве («а в малолетстве я тихая была, богомольная»), и с новым чувством, без наносной бравады, жесткости вспоминает о матери. Страшная кульминация эпизода – рассказ о том, как папаня снасильничал: «нету Бога вашего, все, все кончено», значит, все можно, все разрешено… И совсем уже другим голосом, тихо, скупо описывает, как пришла в себя, как бабки выходили…

Н. Парашкина. Фото Ю. Богатырева

Жесткая, страшная сцена просто и отчаянно смело сыграна актрисой. Режиссер не дает нам возможности переключиться, не уводит камеру в сторону, как бы нейтрализуя эффект от рассказанной героиней истории, не смягчает свет – он и здесь, и во всем фильме почти рембрандтовский: высвечены лица и фигуры, остальное – в темноте, сумерках…

Наталья Парашкина училась на курсе у Владимира Викторовича Петрова. Если попытаться определить родовые черты «метода Петрова», то к ним я бы, безусловно, отнесла острую характерность до эксцентричности, внимание к бытовому жесту, эмоциональную подвижность, гуттаперчевость, сочность, а иногда и смачность сценического рисунка артистов, умение на подсмотренной и потом присвоенной персонажем бытовой детали (будь то характерность пластики, голосовые или речевые особенности) создать образ.

Уже в студенческой работе – в «Стульях» по Э. Ионеско в постановке Юрия Ядровского, где Парашкина играла в дуэте со своим сокурсником Сергеем Умановым, – и режиссер, и артисты сделали очень внятную историю, их персонажи были не условными, а из плоти и крови, со скрупулезно, в деталях прописанной партитурой психофизического существования, с черточками, жестами, пристройками.

Наталья Парашкина прошла и школу «Лицедеев», развив и «прокачав» те качества своей актерской природы, что определяют ее особость, самобытность. Она – актриса яркого эксцентрического дарования, подвижная, со вкусом к детали, жесту, виртуозно умеющая переключать регистры состояний.

Такой она была в одной из ранних своих ролей в театре – в спектакле «КаВеО» режиссера Светланы Свирко, трагикомедии по произведениям Д. Хармса и А. Введенского, в дуэте со Светланой Обидиной. И много позже – в роли Ангела в спектакле Андрия Жолдака «Москва-Петушки». (Интересно, что в предыдущей работе режиссера в «Балтдоме», «Тарасе Бульбе», случившемся в 2000 году, Парашкина тоже играла персонаж без очевидных гендерных свойств.)

Вообще, в силу некоторой все еще несвободы отечественного, или yже – петербургского театра, а также театральных школ от системы амплуа, от необходимости маркировать артистов по их природным психофизическим данным (рост, тип сложения, лицо и пр.) спектр ролей Парашкиной до сих пор таков: комические и не очень старухи (те же «Стулья», или, например, Павла Бальзаминова в «Женитьбе Бальзаминова», или Толстая барыня в «Исхитрилась, или Плоды просвещения»), тусклые женщины трудной судьбы (Люба в «Фантазиях Фарятьева», Тамара в «Зеленом шатре»), персонажи неопределенного гендера (клоуны, ангелы).

Л. Алимов (Илья Ильич Обломов), Н. Парашкина

(Агафья Матвеевна Пшеницына). «Жизнь Ильи Ильича».

Фото Ю. Богатырева

Возможности Парашкиной-клоунессы раскрыты в спектакле «Ты, я…» по пьесе Ильи Члаки, режиссер – Юрий Ядровский. Роль Парашкиной в этом спектакле для тех, кому за 35, так и обозначена – Клоунесса. Здесь за полтора часа сценического времени Парашкина сыграет четыре роли – мать, жена Ирина, первая школьная любовь – девочка Вера, отец. Вот Парашкина-мать: котелок на голове, взъерошенные волосы, хозяйственные сумки в руках, бесформенное пальто и такой же бесформенный халат (помните знаменитое фото: супруга Хрущева Нина Петровна в советском цветастом платье-халате с воротничком и утонченная, элегантная Джекки Кеннеди? Вот-вот), съедающие естественные пропорции и утяжеляющие фигуру. У нее суетливые жесты, она сквозь халат без стеснения поправляет, подтягивает трусы. А говорит она с визгливо-истерическими и причитающими интонациями. Парашкина-Ирина: сперва робкая, интеллигентная девушка из Ленинграда, мягкий тембр голоса, нерешительные жесты, неяркое, приталенное, чуть ниже колен платьице, туфли на небольшом каблучке, почему-то сразу видны маленькие, аккуратные кисти рук, девичьи ладошки, тоненькие ножки, золушкин размер ноги. Потом эта Ирина становится женой и превращается в упрекающую и требующую, истеричную, вспыхивающую, отчаявшуюся, злую женщину (помните жен из пьес Вампилова?). Стремительное переключение – и вот уже в глубине сцены нечто бесформенное в шляпе, скрипучий стариковский голос, кхекхекающий и полинявший от прожитых лет. Это отец героя, отталкивающий, пьющий тип, который в финале жалостливо и проникновенно запричитает, запросит: мол, приходи ко мне, сынок, мне ничего не надо, приходи хоть изредка. Еще одно превращение – и мы видим над шкафом только голову с бантами-шарами, слышим вкрадчивый, а потом бойкий девчачий голос, это первая любовь героя Вера Натурина.

Н. Парашкина (Тамара). «Зеленый шатер». Фото Ю. Богатырева

Л. Алимов (Мишель Валлон), Н. Парашкина (Вероника Валлон). «О чем говорят мужчины & женщины».

Фото Ю. Богатырева

Н. Парашкина (Зоя Пельц). «Зойкина квартира». Фото В. Акимова

Все эти превращения, смена ролей с легкостью удаются Парашкиной (на спектакле, который видела я, мне показалось, что сама актриса будто утомлена и пресыщена этой легкостью), она убедительна в каждой из ипостасей, заставляет зрителей поверить, даже когда превращается в пожилого малосимпатичного мужчину. Местами казалось, что актриса чуть пережимает, работает на публику, особенно в узнаваемом образе суетливой, требовательной, истеричной матери. А все-таки в финале, когда герой Юрия Елагина звонит маме, а та отвечает как бы уже издалека, с эхом, оттуда, возникают и сожаление, и острое чувство оставленности, брошенности.

Не вписывается в заданный амплуа ряд ролей последняя работа Парашкиной в театре, на сцене «Балтдома» – Зойка в «Зойкиной квартире» М. Булгакова, режиссер – Юрий Ядровский. Зою Денисовну Пельц, как известно, играли записные театральные красавицы очень разного сценического темперамента – Цецилия Мансурова, Любовь Полищук, Ирина Мазуркевич. Неожиданно раскрывается в спектакле Ядровского и Наталья Парашкина. Трагическую буффонаду Булгакова Ядровский интерпретировал как мистерию. Зойка Парашкиной сразу персонаж очень неоднозначный, вовсе не отрицательная героиня, не шаржированная, не характерная. Эта Зойка виртуозно меняет наряды, как меняет маски – деловая, хваткая, бойкая или томная обольстительница, по-рабочему строгая и чуть уставшая от дел или роскошная, уверенная, праздная. За всеми этими «ролями» героини проступают и жесткая хватка, и трагическое исступление человека, цепляющегося за последний шанс, единственную возможность выжить, сбежать. Для нее все средства хороши – и притон под вывеской мастерской, и шантаж, и взятка, и давление, и лесть. В этой Зойке сразу чувствуется какой-то излом, угадывается драма. И в момент, когда крах близок, Гусь-Ремонтный убит, Аметистов сбежал с деньгами, которые всеми неправдами копились на побег во Францию, вдруг с Зойки-Парашкиной слетает весь лоск, вместо модной прически – копна взъерошенных волос, голос уставший, спокойное отчаяние человека, который поставил все на возможность перемены участи и проиграл. И последний жест щедрой на любовь ко всем слабым и обездоленным, сирым и убогим – увести из «плохой», а теперь уже и пропавшей квартиры беспомощного, потерявшегося Обольянинова.

Н. Парашкина (Клоунесса), Ю. Елагин (Дмитрий). «Ты, я…». Фото Ю. Богатырева

К. Анисимов (Оберон), Н. Парашкина (Робин). «Сон в летнюю ночь». Фото Ю. Богатырева

Н. Парашкина (Алиса Галло). «Путешествие Алисы в Швейцарию».

Фото Ю. Богатырева

Пытаясь понять, описать природу и особость актрисы Натальи Парашкиной, я по привычке искала аналоги, пару, актрис или актеров схожей природы. Кто вспомнился? Роза Хайруллина. Джульетта Мазина. Или, может, Анна Маньяни? Помните ее Пину из фильма «Рим, открытый город», сцену расстрела? В «Роли» Лопушанского Зинку Парашкиной не убивают. Рассказывая о пережитом, она будто умирает на наших глазах, мы видим эту перемену в ней, перемену зримую и страшную, видим, как уходит мягкое, чистое, ранимое, живое, как меняются тембр голоса, манеры, как закрывается героиня, как она снова «впрыгивает» в себя громкую, грубую, разбитную, вульгарную, расхристанную (Бога нет!). Диапазон, в котором существуют многие, если не все сценические героини Парашкиной – диапазон между клоуном и ангелом, а в сердцевине – острое, трагическое, экзистенциальное по сути восприятие жизни через страдание, проживание ее конечности. Правда, все чаще с налетом усталости и даже обреченности.

Май 2016 г.

Н. Парашкина (Зоя Пельц). «Зойкина квартира». Фото В. Акимова

Источник