Александр демин нижний новгород телеведущий биография личная жизнь

Александр Демин: Сначала, в 1994 году, появилась программа новостей «Кстати». Я три года проработал там репортером и всегда говорил: «Давайте выделим происшествия в отдельную программу! Происшествий много, а в „Кстати“ ничего не помещается». Там же надо и про губернатора рассказать, и про мэра, и про Водоканал.

В итоге «Вечер трудного дня» был на пике где-то лет пять, с 1997 по 2002 год — тогда в городе можно было зайти в любой магазин по продаже техники и увидеть такую фееричную картину: все телевизоры включены на «Вечер трудного дня», народ стоит и смотрит в экран, узнает, что происходит. И так на протяжении многих лет — незабываемое зрелище, конечно!

Мы выходили в полдень, в восемь вечера и около полуночи. Тогда в Нижний приезжали журналисты парфеновского Newsweek — интересовались, что это за программа такая в Нижнем Новгороде, которую, когда она выходит в эфир, смотрят все, переключая с центральных каналов. Gallup Media провели исследования и увидели, что по всем каналам в полдень нули — никто ничего не смотрел, время считалось мертвым, и думали, что в этот период нужно только шлак показывать, а у нас был всплеск.

Павел Серебров: В 1996 году мне было 23 — три года, как вернулся из армии. Смотрел телевизор и увидел, что объявляется набор в программу «Вечер трудного дня». Я абсолютно не знал, что это такое, посмотрел два выпуска — понял, что хроника происшествий, но не такая, как все остальные.

Пошел на кастинг, если его можно так назвать, — скорее на интервью с Мариной Горевой, на тот момент главным редактором телестанции «Сети НН». Рассказал ей о себе, чем занимался все эти годы, а она решила, что я должен оказаться в Школе репортеров. Трудиться над собой приходилось очень здорово: что отснять, как преподнести. С нами работали преподаватели по речи и дикции — приходилось очень многое править.

Знакомство с репортерской профессией в основном, конечно, проходило не в классе и не в аудитории. Нас ознакомили с Законом о СМИ, и первое время мы ездили с Валерой Бурмистровым и Александром Деминым: смотрели на месте, как все делается, а через пару недель приступили к самостоятельной работе.

Александр Демин: Тогда мы придумали какой-то совершенно новый формат. Была установка: мы со своими героями умираем, плачем, радуемся, страдаем, переживаем и веселимся, показываем жизнь таких простых людей, с которыми проходим все этапы становления, все эмоциональные потрясения, которые они испытывают. Было тяжело: у меня пару раз было такое, что я в эфире даже прослезился — не мог сдержаться, и пришлось глотать комок в горле, потому что мы через себя все пропускали. Потом все изменилось, ушло в прошлое, а тогда у телевидения была душа, этим оно и отличалось от нынешнего.

Когда передача только начиналась, мы ездили в Москву два раза — на «Телевизионную службу новостей» и на РЕН-ТВ. Москва — это не Нижний Новгород, тогда там одних заказных убийств в день по пять штук происходило, но мы привезли много интересного контента. Когда москвичи его посмотрели, они покрутили пальцем у виска и сказали: «Как такое можно показывать?» Буквально через несколько лет «такое» стали показывать все.

Павел Серебров: Расскажу о том, как мы ездили обучать репортеров в Москву, на РЕН-ТВ. Здесь, в Нижнем, мы уже выстроили свое общение с милиционерами всех мастей, пожарными, гибэдэдэшниками — пусть нас многие из них не любили, потому что лезли туда, куда не надо, но все равно людей, которые симпатизировали, было гораздо больше. И вот, мы приезжаем в Москву, высаживаемся и начинаем вместе с московскими репортерами ездить по происшествиям. А там все привыкли к «Дорожному патрулю» — они тупо приезжали, снимали несколько кадров, а потом им присылали из ГУВД Москвы текст, который они начитывали под происшествие.

И тут приезжаем мы, начинаем работать со свидетелями, и милиция: «Это кто такие?! Это что такое?!» У них был шок. Многие говорили: «Кто вам дал право общаться с людьми?» А мы отвечали: «Ну, если вы не хотите давать комментарии, то здесь полно местных жителей, которые намного лучше, чем вы, расскажут, что здесь случилось». Если кто-то из следователей начинал возражать, то мы говорили: «Есть такой Закон о СМИ, он дает нам право собирать информацию и выдавать ее в эфир. Неважно, хотите вы этого или нет». С нами ездили московские представители канала, и было видно, насколько они уже тогда были закрепощены тем, что «сюда шаг — нельзя, туда посмотрел — нельзя».

И когда я соприкоснулся с таким взаимодействием правоохранительных органов и людей, то понял, что мне очень хочется возвратиться в Нижний Новгород, ведь это такой оплот свободы.

Александр Демин: Сейчас нас часто ругают за то, что мы «играли на низменных чувствах людей», но люди помнят только плохое и при этом забывают, что сейчас показывают все то же самое в огромном количестве. Кроме того, мы первые на телевидении стали собирать деньги для больных. Помню, как однажды собрали полтора миллиона рублей — отправляли девочку лечиться в Германию, там она умерла, сердце не выдержало.

Нами пугали детей: «Будешь плохо себя вести — позовем „Вечер трудного дня“!» — и пьяниц всяких разных. Приезжаем однажды снимать, соседи вызвали — сын издевался над своей матерью, бил ее, у матери все лицо синее. Как сейчас помню, сидит мать с разбитым лицом, плачет, и этот выродок сидит рядом с ней, никакой, пьянущий. И я вижу на записи, как в кадре нога перед объективом пролетает и сбоку ему бьет по голове — тот падает без сознания. Я, конечно, должен был оператора наказать как начальник, но тогда сказал: «Я бы так же сделал, и еще бы добавил», — терпеть такие вещи мы не могли. Мы по-человечески пытались отнестись к ситуации и по-человечески пытались внутри нее вариться.

Александр Демин: Сначала мы сидели в замшелом офисе, в котором даже охраны не было. Помню, идет прямой эфир, открывается дверь — и цыгане с сумками заходят: „Девочки! Помада, жвачка!“ Пару раз такие захаживали, и мы посадили охранника в тапочках, чтобы не пускал никого. И только потом, лет через пять-шесть, когда поняли, что телекомпания в состоянии зарабатывать деньги и может представлять угрозу чьим-то интересам, поставили полноценную охрану.

Но быт таким и остался: мы как были нищими, так и остались. Все разговоры о том, что на телевидении много зарабатывали, ерунда! Самыми нищими были телевизионщики и газетчики. Мы ели «Доширак», пили кофе, жрали по вечерам водку, потому что были молодыми и могли всю ночь пить, а потом идти с утра на работу без вреда для здоровья. Были обыкновенными, но при этом очень известными — всех наших репортеров знали по именам. Мы, наверное, впервые тогда опровергли мнение о том, что журналист не может являться участником событий.

Павел Серебров: Самое памятное событие — съемка пожара на ГАЗе. Мы просто возвращались с вечернего эфира и увидели множество пожарных машин, которые неслись по проспекту Ленина. Так и узнали, что горит автозавод. Понятно, что это закрытое предприятие и пройти туда невозможно, тогда родилась идея: «Давай проедем не на своей, так на пожарной?» С пожарными у нас сложились хорошие отношения, поэтому мы договорились и проехали — я и оператор Леша Лесов — прямо к месту возгорания на пожарной машине. Отсняли материал, все с большим удивлением на нас посмотрели: «Вы че здесь делаете?!» — а потом мы начали думать, как оттуда вытащить кассету со съемками, потому что назад ехать через проходную, а все машины просматриваются.

В итоге нашли знакомого, который работал на заводе в ночную смену, и отдали ему кассету. Выезжая из ворот, сказали: «Мы приезжали помогать снимать пресс-службе увэдэшной», — камеру открыли, нас проверили, спасибо, до свидания, выехали. Конечно, потом был фурор, ведь это оказались единственные съемки с пожара — ни служба пожаротушения, ни ГУВД никаких съемок не опубликовали.

Причем горел именно, как я припоминаю, цех, в котором производилась военная техника. Да, мы рисковали, но тогда риск был неотъемлемой частью жизни — представьте, пожарные работают в средствах индивидуальной защиты, а мы просто так. Иногда после такого приходилось, например, пару-тройку дней сидеть на кисломолочных продуктах, чтобы снимать интоксикацию.

Александр Демин: Когда мы стали делать программу «Стол находок», поняли, что ненужные найденные вещи — это огромная городская проблема. Люди нам носили сначала документы, кошельки, сумки, телефоны и пейджеры, потом повели детей, найденных на улице, потерявшихся стариков и сбежавших коров. Один раз даже автомат Калашникова нашли! Но мы делали передачу не про вещи, это был стол находок людей.

До сих пор помню, как девочка, нашедшая колоссальные по тем временам деньги, 30 тысяч рублей, решила их вернуть; мы нашли человека, который их потерял, а он ей даже на шоколадку не дал. Как можно было девочку не отблагодарить? Мне это запомнилось, и я до сих пор считаю, что он козел. Меня поражало, как бабушки со смешными пенсиями возвращали деньги, которые были в три-четыре раза больше их доходов. Что двигало людьми?

Александр Демин: У меня половина архива сохранилась — он бесценен еще и тем, что многих людей на видео уже нет в живых. Другие повзрослели и изменились. Как-то раз приехали снимать происшествие: окно на третьем этаже, и в форточке торчит пацаненок. Он полез в форточку кому-то помахать, туда-то вылез, а куртка задралась, и он обратно засунуться не может. И вот, мы его, значит, спасали. Когда его эмчеэсовцы вытащили, мы заходим в квартиру и у него спрашиваем: «А ты чего в окно-то полез?» — «Пацаны шли, я им хотел крикнуть!» — «Так балкон же есть, на балкон бы вышел». — «А папа его заколотил, чтобы я туда не вылазил». Мне этого человека хотелось бы сейчас увидеть, это же прошло лет 20 с тех пор — пацаненку лет десять было, а сейчас ему под 30. Поговорить с ним бы хотелось, узнать его реакцию, вспомнить, что тогда было, что потом произошло, как на него повлияло.

Для того чтобы архив сейчас выложить, нужны очень серьезные человеческие ресурсы, потому что оцифровка одной кассеты будет занимать примерно два-три дня. К тому же нужна не только оцифровка, а еще и систематизация — это очень трудоемкий процесс. Я вот сижу и думаю сейчас: а чего тяну? Потому что те магнитофоны и кассеты, на которых мы работали, уже потихоньку исчезают. Возможно, когда-нибудь я найду силы этим заняться, выложу архив — и спустя много лет кто-то увидит себя молодым.

Я недавно выкладывал на Фейсбуке видео, как у нас гудронили дорогу и люди пытались пройти: тапки торчат, кто-то на руках кого-то переносит, и в комментах мне написали: «Слушайте, а чего на дороге одни „Волги“ стоят?» И правда: оказывается, в 2003 или 2004 годах в Нижнем Новгороде иномарок практически не было, а мы и забыли совсем про это. Очень много, конечно, планов тех самых улиц, которые изменились, домов, которые сгорели, и так далее.

Александр Демин: Это видео я делал к какому-то празднику, и в Сети лежит неполная версия — не знаю, смогу ли найти полную, но она точно где-то есть в архивах. Ролик подхватил и распространил ютуб-блогер +100500 — десять лет назад было немыслимым, что твое видео посмотрят пять миллионов человек, а сейчас его увидело уже около десяти.

Постоянно бывало такое, что мы приезжали на место происшествия до экстренных служб. Никогда не забуду знаменитый кадр, когда Паша Серебров приехал на вызов, а там мужик стоит, скотчем замотанный. Паша отдирает этот скотч с хрустом, а потом такой: «Не, тут, наверное, отпечатки могут остаться», — и обратно его заматывает.

Еще одно известное видео — про тетку с черным лицом, которая телевизор ремонтировала, а он у нее взорвался. Там ведь есть продолжение. У нас была такая акция — мы героев самых ярких наших репортажей ездили и поздравляли с Новым годом. У тетки телевизор сгорел — мы ей телевизор везли, ребенок куклу потерял — мы куклу дарили. Я Дедом Морозом был, а репортер Юля Сергеева — Снегурочкой. Короче, подъезжаем мы к этой квартире, где тетка-негр телевизор ремонтировала, заходим, а там гроб стоит. Мы в костюмах, с телевизором, подарками, а она умерла. Вот такая печальная история.

Павел Серебров: Раньше милиции мы приезжали довольно часто, у меня был такой случай: приехали на какую-то квартирную кражу и как-то долго туда добирались, думали, что милиционеры отработали уже. «Пойдемте, мы вам все расскажем и покажем. Мы не совсем рады, конечно, что вы по такому поводу к нам приехали, но рады вас увидеть и пообщаться, давайте мы вас напоим чаем». Все отсняли, сели пить чай, и тут приезжает оперативная группа. Смотрят на нас: «А вы здесь что делаете?» Я говорю: «Мы сняли сюжет, вот чай пьем». — «Ну, как я понимаю, собаке здесь делать уже нечего». — «А вас что, здесь еще не было?»

Вот насколько люди были готовы нас принять, несмотря на то что у них горе. Такие моменты обычно запоминаются на всю оставшуюся жизнь.

Павел Серебров: Как мне сотрудники вневедомственной охраны ногу сломали, я тоже на всю жизнь запомню. Горела квартира то ли начальника ГУВД, то ли его дочки. Мы приехали, нам, естественно, сказали: «Валите вниз». А почему мы должны валить вниз? Мы никому не мешали, стояли где-то на площадке внизу и снимали, как работают пожарные.

Приехали патруль вневедомственной охраны и начальник управления Советского района. Ему сказали, что нас нужно убрать, и они применили силу, пытались отнять у нас кассету и камеру. Мы убегали несколько этажей вниз — в итоге нас жестко повалили внизу, чуть-чуть помяли камеру, а мне в этом противодействии сломали ногу.

Мы все это показали, включая момент нападения — как меня в травмпункт отвозили, как там заключение ставили. Потом, конечно, все выдали в эфир, хоть нас и просили этого не делать, но все ушло так, как было, без купюр. В итоге общество немного разделилось. Были те, кто нас любил, и они, естественно, желали здоровья, выздоровления. А были те, кто говорил, что «Вечер трудного дня» охренел, лезут туда, куда не надо, и вообще их надо закрывать.

Было очень приятно, что люди приезжали ко мне домой и просто фрукты привозили, потому что с ногой я какое-то время был обездвижен и на работу не ходил. Не знаю уж, как они узнавали мой адрес.

Павел Серебров: Помню, мы как-то снимали фильм о себе, на первый юбилей. Назывался он «Люди трудного дня». Нам задавал вопросы Саша Демин, спросил: «Для чего ты это делаешь? Для чего вся твоя работа нужна?»

И тогда, 20 лет назад, я сказал, что мы показываем людям, как делать не надо. Если кого-то это оттолкнет от курения в постели по пьяной лавочке, разжигать костры при сухой траве или пить так много, что ты не разбираешь, что ты делаешь, — значит мы не зря это делаем и не зря получаем зарплату. Этому и были посвящены, наверное, шесть лет моей жизни.

Александр Демин: А закончилось все очень просто: в 2008 году случился кризис — первыми падают рекламщики, а так как рекламщики кормят журналистов, то, естественно, нам стали задерживать зарплаты, и экономика перестала сходиться. Мы тогда были структурным подразделением РЕН-ТВ — они посмотрели, что местный канал им несет одни убытки, и все окна для вещания закрыли, а потом и всех сотрудников посокращали. Таким образом был убит региональный канал, который в свое время смотрели в Нижнем Новгороде практически все.