Александр сергеевич пушкин рост

    Наш Пушкин Александр Сергеевич тоже был росточка небольшого – 158 сантиметров.
Он никогда не входил в бальную залу рядом со своей красавицей женой  – Наталией Николаевной. Держался чуть поодаль.
И понятно, почему. Дабы не давать повода для насмешливых взглядов и ядовитых шепотков. Великий поэт был только до плеча
своей прекрасной жены. Конфузился человек.
   Вот и ростом не велик был, и не красавец…Но как же его обожали дамы. Недаром говорят, что женщина любит ушами.
А если мужчина талантливо красноречив, любвеобилен…Если имеет прекрасные выразительные глаза, в которых и огонь
и нежность. А какие посвящения – “Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…”
Его величество талант! И какая же красавица тут устоит, спрашивается?  И небольшой рост не при чем. Сердцу не прикажешь!
   Из множества дам, любивших поэта, мне почему-то в душу особенно запала Елизавета Ксаверьевна Воронцова.
Вроде это было в то время, когда по величайшему повелению, Пушкина послали в южные степи на борьбу с саранчой.
Тоже придворные лизоблюды, нашли чем укротить непокорного поэта. Чтобы и не рыпался впредь.
И что Пушкин против той саранчи предпринимал, не помню. Может эпиграммы ядовитые посвящал и самой прожорливой саранче. И прожорливым бездействующим чиновникам, заодно… Может быть.
 А вот то, что у него завязался страстный любовный роман с женой местного губернатора (вроде), графа Воронцова… Это помню.
  Елизавета Ксаверьевна – дама такая утонченная, элегантная. Очаровательная дама.
Конечно, это была любовь. Все бросить к ногам любимого – свою честь, положение в обществе, свое семейное благополучие…
Да, и рост тут не имеет никакого значения. Такая любовь дается женщине один раз в жизни. И не каждой женщине.
Потом ссылка Пушкина закончилась и он уехал домой. Долго вспоминал свою любовь, томился ревностью и надеждой.
И такие прекрасные стихи писал в память о любимой. Я помню только одно, коротенькое:
               “Дитя, не смею над тобой призносить благословенье.
                Ты взором, мирною душой, Небесный ангел утешенья.
                         Да будут ясны дни твои, как милый взор твой ныне ясен.
                         Меж лучших жребиев земли, да будет жребий твой прекрасен”.
Это прекрасное стихотворение Пушкин посвятил их с Елизаветой Ксаверьевной дочери. Девочка родилась уже после отъезда
поэта. И назвали девочку Софией. И как сложилась судьба графини Софии Воронцовой – неизвестно.
И самой Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой…Она, по-моему, великая женщина. Только такая женщина может пожертвовать
не только репутацией, но и всей своей жизнью во имя Любви…
   А что касается небольшого роста, как-то не думаю, что Пушкин особенно комплексовал по этому поводу.
Слишком велик был его творческий потенциал, чтобы терзаться напрасными самоуничижениями.
Хватало на его веку и любви, и славы, и семейного счастья.
   Хотя хватало и зависти, и злословия, и козней недоброжелателей.
Но, дар поэта был слишком велик, чтобы обыватели оставили в покое чету Пушкиных – Гения и Красоту.
Жаль.
  Говорят, что священнослужитель сказал об умирающем поэте – “Нельзя судить человека по его жизни. Все мы – грешники.
Посмотрим, как он умирать будет, вот тогда и сделаем вывод, что за человек был Александр Сергеевич Пушкин.”
  Лицейский друг сердечный Данзас был у постели умирающего в последние минуты его жизни.
И Пушкин нашел в себе силы простить всех, кто был причастен к его травле. Простил убийцу Дантеса и просил друзей не мстить ему.
И просил прощения у всех, кого мог обидеть за свою такую короткую, такую прекрасную жизнь.
  Великий человек и ушел, как подобает великим. С честью и с верой в душе.

Дружников Юрий

Какого роста был Пушкин, или Александр Сергеевич почти по Фрейду

Юрий Дружников

Какого роста был Пушкин, или Александр Сергеевич почти по Фрейду

Назойливая опечатка

Никто специально о росте “центрального”, по выражению Ивана Тургенева, русского поэта еще не писал. “Пушкин был невысок”, “Поэт был маленького роста”, — встречаем то и дело в мемуарах его современников. Есть сравнения: “Перед конторкою, — увидел Пушкина первый раз Ксенофонт Полевой, — стоял человек, немного превышающий эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывавшими всю нижнюю часть его щек и подбородка, с тучею кудрявых волосов”. А какого именно роста он был? До нас дошли два указания современников, сделанные походя.

Первое оставил его младший брат Лев Сергеевич: “Пушкин был собою дурен, но лицо его было выразительно и одушевленно; ростом он был мал (в нем было с небольшим 5 вершков, но тонок и сложен необыкновенно крепко и соразмерно”. Получается рост Пушкина… 22 сантиметра с небольшим.

Что-то тут, в издании “Пушкин в воспоминаниях современников” 1998 года, не так, хотя оно и называется дополненным. В предыдущих изданиях (1985 и 1974 годов) — та же ошибка. Двигаемся “в глубь веков”. Есть она в томе “Пушкин в воспоминаниях современников” (1950), в 1936 году была издана книга “Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников” С.Я.Гессена, который сделал “ряд исправлений и дополнений” по архивной копии. Но ошибка осталась. Есть она у В.В.Вересаева в книге “Пушкин в жизни” (1936) и у М.А.Цявловского в “Книге воспоминаний о Пушкине” (1931). Академик Леонид Майков нашел в бумагах Павла Анненкова текст этих воспоминаний и напечатал в своей книге “Пушкин”, вышедшей сто лет назад. И тут “5 вершков”, а Лев Пушкин, безусловно, имел в виду “2 аршина 5 вершков”.

Свои воспоминания брат поэта “набросал” (выражение Майкова) лично, а опубликовал их Михаил Погодин в журнале “Москвитянин” в 1853 году. В той публикации не только “два аршина” пропущены, но и сам Лев Сергеевич назван Шушкиным. Анненков, писавший первую биографию поэта, ошибся, сказав, что Лев написал свои заметки в начале пятидесятых. Еще в 1846 году в Одессу, где тогда в таможне служил младший Пушкин, приезжал Погодин, и они встречались. В дневнике Погодин записал: “Надо непременно бы собрать теперь все подробности, скажу кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего славного Пушкина, пока живы столько современников, которые его помнят хорошо…”. Именно Погодин просил брата поэта “повспоминать”, и тот написал, как Бог на душу положил.

Левушка, или Леон, как звали его отец с матерью, он же Лайен, учился в нескольких заведениях, ни одного не окончил. В департамент духовных дел, где он протирал штаны, протолкнул его Александр Тургенев. То чиновник, то военный, то бездельник и всегда большой любитель застолья, ветреник Левушка получал от поэта множество наставлений и, сопровождаемый понуканиями, занимался его делами: устройством рукописей, которые терял, получением гонораров с непременным их пропитием. В армии Лев участвовал в подавлении чеченцев: Лев обыкновенно заглядывает по палаткам, и где едят или пьют, он там, везде садится, ест и пьет, как вспоминал в “Записках декабриста” Николай Лорер. Лев Сергеевич рекламировал стихи и подвиги брата, но и не раз подводил его. Ростом был был ниже, чем старший брат.

В официальном культе великого поэта, распространяющемся и на родственников, Лев Пушкин восхваляется как обладавший безукоризненным вкусом в поэзии. У знавших же его лично (сошлюсь на Якова Полонского) были серьезные подозрения, что младший брат сам сочинял порностишки, которые выдавал за стихи поэта. Вересаев называет Льва ярким представителем “тунеядного, бездельного барства и того мотыльково-легкого отношения к жизни, которое отличало всех близких родственников Пушкина”. Незадолго до известной дуэли, когда поэт, будучи сам в долгах, не мог оплачивать загулы младшего брата, отношения их вообще прервались: “Я полностью порвал со своей семьей, — жаловался Лев в письме к приятелю. — Отец мой оставляет меня подыхать с голоду, а моему брату на… на меня”.

В воспоминаниях Льва Сергеевича ошибок немало. Первым на них обратил внимание В.Гаевский. В “Отечественных записках” (1853, т.89) он иронизировал, что Лев пустил утку, будто Пушкин восьми лет от роду сочинил пьесу. Путаница с датами в мемуарах брата тоже имеет место, например, Лев Пушкин говорит, что стихи “Наполеон на Эльбе” написаны в 1813 году, а событие произошло в 1815-м. Грустно, конечно, что Пушкин-младший, отозвавшись на просьбу Погодина, пожелал скорее отделаться и набросал текст, немало в нем напутав. Часть авторизованной копии записки жива в архиве. Д.Благой, кстати, в книге “Пушкин в воспоминаниях современников” (Москва, 1950) пишет, что мемуары Льва Пушкина впервые опубликованы в “Отечественных записках”, но это ошибка.

Двухтомник “Пушкин в воспоминаниях современников” 1998 года его создатели называют “наиболее полным из ныне существующих мемуарных сборников”. Казалось бы, после десяти лет свободы печати в России пора из уважения к читателю восстановить изъятые места. Но жива цензура Пушкинского дома, все еще стоящего на страже идеального Пушкина. К примеру, одноклассник Пушкина Модест Корф вспоминает слова царя Николая о встрече с Пушкиным: Пушкина “привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного и покрытого ранами — от известной болезни”. В 74-м году сотрудники Пушкинского дома вырезали слова “от известной болезни”. В издании 85-го года воспоминания Корфа вырезали целиком. В 98-м Корфа реабилитировали, но слова “от известной болезни” опять кастрированы. В текстах, которые давно стали классикой, то тут, то там опять мелькают отточия. По части халтуры возможности свободы печати использованы в полной мере. Обозначены цифры сносок, но самих сносок в некоторых местах нет. В оглавлении указаны статьи, которые вообще отсутствуют. Составители издания рассматривают материалы о Пушкине своих коллег как колхозное достояние, “наше — значит мое”. Вместо старых пушкинистов, подлинных авторов примечаний, слегка теперь перекроенных, нынешние сотрудники Пушкинского дома вписывают себя. В новом издании добавили маленькую хитрость, которой не было в предыдущих: после своих имен комментаторы поставили “и др.”.

Бесспорную описку в указании роста поэта никто из сотен пушкинистов за полтораста лет не исправил, хотя все тексты о Пушкине просвечивают множество контролирующих глаз. Впрочем, составитель книги “Друзья Пушкина” В.В.Кунин, публикуя воспоминания, просто вымарал у Льва Сергеевича рост Пушкина, чтобы великий русский поэт не был маленького роста. Но хватит о назойливой ошибке: нужно просто вставить “2 аршина” во всех следующих публикациях. Сосредоточимся на втором после Льва человеке, отметившем рост Пушкина.

Парад в честь оккупации Варшавы

Шесть лет Григорий Чернецов писал картину по личному указанию царя Николая Павловича. Заказ требовал изобразить торжественный парад по случаю взятия Варшавы, иными словами, увековечить в живописи радость подавления польского восстания. Царь велел разместить на полотне, причем на переднем плане, всех крупных деятелей Российской Империи, чтобы своим присутствием они, как говорится, “единодушно одобряли”.

Выполняя волю монарха, Чернецов нарисовал Гнедича, Жуковского, Крылова и Пушкина. Были и немногочисленные противники подавления польского восстания, пытавшиеся остаться незамаранными. Пушкин уже подмочил свою репутацию, опубликовав подобострастную инвективу “Клеветникам России”, и на картине место ему определили в восторженной толпе. Петр Вяземский, заметим, работавший одно время в Варшаве, осуждал и власти, и друга Пушкина за его постыдные националистические стихи. Чести быть увековеченным на этом параде Вяземский, отдадим ему должное, сумел избежать. Брат Лев, хотя и отличился в Польше в оккупационных войсках, на картину не попал из-за своей незначительности.