Бывший муж слуцкер ирины

«Я никогда не жила одна, — Ольга Слуцкер проводит меня сквозь воздушную анфиладу комнат своего первого «взрослого» особняка на Рублевке. — Сначала в Питере с родителями, потом в Москве с Володей». Третьего июня 2009 года двери резонансного дома сенатора Слуцкера в Серебряном Бору оказались заперты, детей — Мишу и Анечку — оторвали от мамы, начался бесконечный судебный кошмар, и Ольга несколько лет жила у подруги Полины Дерипаски. Не потому, что президенту World Class не на что снять угол, нет — важна была моральная поддержка, участие друзей. Друзей у Слуцкер много — и самого что ни на есть надежного свойства. «Я долго бегала, пыталась что-то вернуть — детей, дом, прошлую жизнь. А потом Федор Бондарчук, мой близкий товарищ и кум, — спасибо ему за это — твердо сказал: «Все, хватит, та жизнь закончилась. Тебе нужен дом, хлебосольный дом, к которому мы все привыкли. Начинай жизнь заново».

Ей приглянулась «коробка» на тридцати сотках в районе Барвихи. Сделку требовалось быстро закрыть, и пока Ольга искала себя в индийской аюрведической клинике, ее друг — Александр Чистяков, муж певицы Глюкозы, — торговался и оформлял документы. Потом еще одна подруга — декоратор Альбина Назимова — заявила, что оформлять интерьер должна она и только она: у новейшей истории должно быть уютное начало. Ольга и Альбина вместе придумали дизайн: сделать все надлежало за адекватные, по меркам соседних дворцов, деньги, ибо судебные издержки способны подорвать любой, даже республиканский, бюджет. Потрясшие меня, отнюдь не тянущие на определение «адекватные», деревянные двери метра три высотой, в элегантную рифленую полоску, были изготовлены на подмосковной фабрике еще одной подруги — Натальи Хлопониной, жены зампреда правительства РФ. «Сто рублей, конечно, не помешают, — говорит Ольга, — подкладывая мне черную икру в тарелку с редким органическим авокадо, — но сто друзей, поверьте, лучше».

Пока я ждала Слуцкер, спешившую на наш завтрак с утренней деловой встречи где-то в Теплом Стане, я имела возможность рассмотреть интерьер в деталях. Выстроенный вокруг современного искусства, как сдержанная рама для провокационного холста, дом был красив спокойной и безупречной красотой, хоть сейчас на обложку AD. Вечные горы с подъемниками Нидермайра — этот фотограф известен тем, что широким объективом снимает горные спуски родного Больцано в Южном Тироле. Завораживающая, на черном фоне, роза Роберта Мэпплторпа — из фотооранжереи английского мастера света и тени наметанный глаз опытного коллекционера выхватил не растиражированные каллы, а именно розу, созвучную настроению: «С этими своими необыкновенными раскрытыми лепестками она обращена к нам и очень женская по сути». Скульптура Кита Харинга «Мать и дитя» — крупногабаритный арт-объект стоял еще в Сербору, и за него отлученной от детей матери пришлось изрядно побороться в Пресненском суде.

Стерильная гладь полированных комодов, на которых в строго выверенном порядке соседствуют кофемашина, ароматические палочки и альбомы по искусству. Ни одного лишнего предмета, ни одной забытой с вечера книги с закладкой, пары на ходу сброшенных туфель или в спешке кинутой сумки.

«Я люблю порядок, симметрию, а мусор для глаза терпеть не могу, — возражает Ольга в ответ на замечание, что дом выглядит идеальным отелем, готовым принять очередного постояльца. — Еще вчера здесь могли лежать гора газет, книга, очки, но когда я иду спать, все возвращается на свои места». И помолчав, тихо добавляет: «Конечно, мне бы хотелось, чтобы здесь были раскиданы игрушки, ибо самый большой и приятный беспорядок создают дети. Это и не беспорядок вовсе, а собственно жизнь – но сегодня, к сожалению, такой жизни в доме нет». Зато две детские для четырнадцатилетнего Миши и девятилетней Анечки на втором этаже нового особняка — есть. И жива надежда, что когда-нибудь в них случатся шум-гам, битва подушками и долгожданный ералаш.

«А как, кстати, у нее дела? Почему ее давно нигде не видно? Дети наконец-то с ней?» — так реагировали мои друзья на весть о том, что Ольга Слуцкер появится на обложке августовского Tatler. Поверить в то, что сын и дочь, увезенные отцом в Израиль вопреки решению суда, все еще там, довольно сложно. И тем не менее… Процесс по делу о киднеппинге — такое обвинение Ольга выдвинула в адрес бывшего супруга — стартовал в конце июля. Западная судебная система нетороплива в принципе, но тут складывается ощущение, что израильский судья не спешит намеренно, ожидая, что деликатное дело рассосется само собой, и влиятельные супруги придут к консенсусу.

В ожидании суда маме было разрешено раз в две недели видеться с детьми. По полтора часа. В присутствии детского психолога, который, несмотря на то что разговор приходилось вести на английском, был не помехой, а наоборот — помощью. Во время этих встреч Владимир ни разу не покинул комнату.

«Я жила с Володей двадцать лет и понимаю, какое психологическое давление он может оказывать. К моменту нашей первой встречи с Мишей и Анечкой мы не виделись три с лишним года. Профессиональная помощь была нужна и мне, и им. Я, взрослый человек, в какой-то степени еще могу справиться с эмоциями, побороть разочарование и боль от того, что дети не кидаются мне на шею с криками «Мамочка!». Но дети… Поэтому психолог выступал своего рода модератором нашего разговора. Помогал побороть дистанцию, стеснение и страх».

С октября по декабрь 2012 года таких англоязычных встреч в казенных кабинетах состоялось пять. А потом Владимир просто перестал приводить детей. Ссылаясь на то, что они сами не хотят видеть маму.

Предполагал ли бывший глава Российского еврейского конгресса, увозя детей в Израиль, что судебная махина примет его сторону? Наверняка да. О том, что дети находятся на Святой земле, Ольге в ЖЖ сообщил посторонний человек: «Мы с вами не знакомы, но я сопереживаю вашему горю, и мне кажется, я сегодня видел ваших детей и мужа в Тель-Авиве». «А ведь сперва я перекрыла детям границу. Но в какой-то момент в зале суда Володя попросил разрешить Мише и Ане выехать на каникулы. Рассказал, где они собираются отдыхать. Было даже произнесено, что я тоже могу приехать. В ту же секунду я побежала писать заявление. Но к сожалению, в названной гостинице их не оказалось. А потом, в июне 2011 года, Мосгорсуд окончательно оставил детей со мной. В тот же момент надо было снова перекрыть границу. Но мне так не хотелось войны, хотелось идти навстречу и выстраивать отношения. Наверное, это была ошибка. Меня обманули. Вероятно, они сразу и улетели».

В прессе писали, что в Израиле интересы видного каббалиста Владимира, создавшего теперь уже Израильский еврейский конгресс, представляет один из самых престижных адвокатов — Давид Либаи, возглавлявший Минюст и МВД. А бюрократические вопросы помогает решать экс-глава МОССАДа Дани Ятом. У Ольги в чужой стране нет ни родственников, ни влиятельных знакомых. Опять спасибо друзьям — один российский бизнесмен порекомендовал хороших адвокатов и милейшего человека, главу охранной компании, который Ольгу повсюду сопровождает. Она вообще считает, что ей везет на людей, и все, кто ее защищал и помогал, видят в ней не просто клиента: «Когда в суде выступала покойная ныне Гералина Любарская — видите, нет худа без добра, ибо я имела шанс познакомиться с потрясающим человеком, — ее оппоненты превращались в моську, тявкающую на слона». Сколько может длиться израильский процесс? Не менее полугода, и идеальным его финалом Ольга, уставшая воевать с кафкианской реальностью, видит не наличие бумажки или судебного решения.

«Идеально — когда дети будут любить, ценить, уважать обоих родителей. Общаться с бабушками и дедушками с обеих сторон». Пока же Владимир Слуцкер уехал в Израиль со своими родителями, и детьми в основном занимается его мама.

Громких обещаний супруг, утверждает Ольга, за эти годы дал немало, но ни одно из них не было выполнено. «Поверьте, если бы можно было не обращаться в суд, я бы этого не делала. Детям надоело ходить на бесконечные экспертизы, жить в постоянном страхе, что их куда-то отдадут. Я понимаю, как могут искажаться в их глазах обстоятельства дела. Но другого выхода у меня нет».

Да, обидно, что суд затягивается, ибо одно дело — делить картины, томящиеся в запасниках, а другое — решать судьбу детей. «Каждый день, проведенный без мамы, — неправильный день! — восклицает Слуцкер. — И израильская судебная система, увы, не смогла защитить детей от такого сиротства».

Время идет. И оно вряд ли играет на стороне Ольги. Будут ли дети спустя годы ощущать ее матерью? «Мне бы не хотелось думать, что наша связь оборвется. Да, обидно и жалко потерять годы взросления, годы абсолютной и бескорыстной веры и любви. Я была странной мамой в том смысле, что никогда не наказывала детей, никогда на них не кричала. Как бы я ни была занята, всегда, если звонили Миша и Аня, отрывалась от дел. Но самое главное, я никогда детям не врала. Тем обиднее, что сегодня они думают, что я самая большая лгунья на свете. И если когда-то случится наше воссоединение, важно будет вернуть веру. Я каждую секунду жду своих детей. Вне зависимости от того, сколько будет лет им и сколько — мне».

Философское спокойствие, рассудительность, умение управлять эмоциями и находить свет там, где беспросветная тьма, дались ей не сразу. Были дни и месяцы, когда она не могла заставить себя встать с кровати. Выла от тоски, от страха за детей. Искала помощи у кого только возможно: целителей, священников, врачей, психотерапевтов. У нее были все основания раствориться в горе. Биться головой о стену, повторяя: «Бедные дети, у них нет мамы, и теперь они будут навеки несчастны». Довести себя до сумасшествия, до которого доводят себя сотни и сотни матерей, попавших в аналогичную ситуацию. «Да я бы им, издерганным и изломанным, и сама не отдала бы ребенка… Имеет ли право кто-то, кроме детей, плоть от плоти нашей, настолько в нас проникнуть, чтобы жизнь казалась законченной?!» — восклицает она.

Ольга предпочла вытащить себя за волосы из болота. Научила себя думать по-другому: «Да, дети не со мной. Но они здоровы. А каково тем матерям, чьи дети умирают на их глазах? В конце концов, Миша и Аня — интересные и умные ребята. Ходят в школу той же сети, куда я их записала, только в Тель-Авиве, занимаются теми же видами спорта, в которые я их когда-то привела. Они хорошо учатся, великолепно говорят — как приятно мне было убедиться, что они умеют так складно и достойно выражать свои мысли. У них много друзей. Папа и бабушка с дедушкой их любят. По-своему, как умеют, но совершенно точно — любят. Я тоже молюсь за детей каждый день. Прошу, чтобы пережитое сделало их сильнее. Как сталь, которая, закаляясь, проходит невозможно высокие температуры. Только сильный человек умеет прощать. Только сильный человек не обращает внимания на несуразности и мелочи. Он знает свой путь и идет вперед. С пониманием, улыбкой и сожалением, но никак не со злостью относясь к тем, кто сделал им больно.

«Неужели вы не питаете к Владимиру злости?» — «Абсолютно. Я не кривлю душой, хотя многие меня не понимают. Искушение злиться — это капитуляция перед тем темным, что есть в каждом из нас. Христианскую мораль «подставь другую щеку» некоторые понимают очень буквально: тебя обижают, а ты терпи. Нет, мне не нравится, что со мной происходит. Но, во-первых, я переношу это со смирением, во-вторых, стараюсь всеми легальными, доступными мне методами обезопасить себя от нападок, провокаций и негатива. Я понимаю, что происходит с Владимиром. Он ранен, обижен, раздираем чувствами, с которыми не в силах справиться, потому что был так воспитан. К сожалению, он окружен людьми, которые за деньги сделали все, чтобы накалить ситуацию до предела. Они хотели меня уничтожить. Но я не имею права быть судьей. Я двигаюсь дальше. Ненависть — всегда тормоз. Ненавидя, человек становится приземленным. А я хочу летать».

Иногда ей подрезают крылья. Что-то не получается. Два года назад я брала у Ольги интервью по случаю ее грядущего депутатства: она выдвигалась в Думу от «Единой России» — прошла сито праймериз, бойко, с трибуны, изложив свою программу по оздоровлению нации, с пеной у рта убеждала меня в том, что среди депутатов встречаются как циничные пользователи и балласт, так и порядочные, энергичные люди. В общем, имела все шансы заседать сегодня на Охотном Ряду. Депутатской корочки не случилось. Вопрос «почему?» того же свойства, что и «почему люди, на самом верху осведомленные о ее беде, ей не помогли?». А впрочем, хорошо, что не случилось, снова убеждает она себя, ибо участвовать в принятии некоторых небезызвестных законов сегодня ей было бы стыдно. «Я командный человек, что скрывать. Будучи членом какой-то фракции, идти ей наперекор? У меня столько борьбы было за последние четыре года, что воевать еще и здесь совсем не хочется». Слуцкер скорее поклонница модной нынче теории малых дел: каждый на своем, не обязательно депутатском, месте может изменить мир — если захочет.

Ее Федерация фитнес-аэробики — меняет. Она обучает школьных педагогов тому, как превратить привычную военно-строевую физкультуру во что-то современное и удобоваримое для детей. Ольга по-прежнему президент созданной ею сети World Class. «Недавно наш главный акционер, «Альфа», выставила на продажу свой пакет — они закрывают фонд «Альфа Кэпитал Партнерс». За клуб борются несколько солидных структур, и мне радостно, что актив вызывает такой интерес, что в него верят».

Верят и в открытый с ее участием центр женского здоровья «Наследники», который хорош не столько домашним, «небольничным», от той же Альбины Назимовой, интерьером, сколько необычно высокими положительными результатами ЭКО — семьдесят пять процентов. Чтобы дети самой Ольги появились на свет, она совершила невозможное. На ее долю выпало немало диагнозов, и именно поэтому ей интересно участвовать именно в таком, созидательном бизнесе: «Я вообще за базовые ценности: хлеб всему голова (вместе с Федором Бондарчуком они открыли ресторан «Булка»), дети, полноценная семья. Хочу помогать женщинам, которые не могут родить или которым не удалось встретить мужчину своей жизни, но они хотят и могут быть мамами».

Хочет ли она еще детей? «Все в руках Божьих», — прячется Слуцкер за обтекаемую формулировку. Так же осторожно она комментирует и личную жизнь, которая есть и периодически появляется вместе с Ольгой на самых разных мероприятиях, от «Новой волны» до питерского Экономического форума: «Я очень рада, что она развивается, и поэтому всячески ее берегу».

Слуцкер пора на тренировку: она — боец, занимается пять раз в неделю, без скидок на настроение, погоду и пробки. Еще недавно была поклонницей функционального тренинга, но вот прошла диагностику в Массачусетсе и получила приговор: три силовые тренировки и две кардио. Иначе прощайте самые красивые ноги двух столиц. Ну а вечером ей вылетать в Лондон, на съемку для «Татлера»: переночевать в отвоеванном у супруга особняке в Южном Кенсингтоне стоимостью, если верить британской прессе, шестьдесят пять миллионов долларов (куплен он был за шесть), в восемь утра следующего дня сесть в кресло любимого колориста Джоша Вуда в Ноттинг-Хилле, и вперед, на берег Ла-Манша, в рыбацкий Уитстейбл. Там безропотно, в течение восьми часов, под дождем и ветром, позировать нашему фотографу. Дрожать от холода, вышагивать по брусчатке на каблуках. Не ныть и не сдаваться, как учил ее тренер по фехтованию. «А теперь – дюжину устриц и белого вина! Стыдно быть несчастливым!» – скажет она напоследок нашей команде. Но это все завтра. А сегодня я все-таки задаю вопрос: чувствует ли она себя одинокой в своем идеальном тысячеметровом доме, среди бакстеровских диванов и чиппендейловских стульев?

«Можно быть одинокой в толпе и в доме, полном родственников. Одиночество — это состояние души. Раньше, когда у меня были дом, дети, налаженная буржуазная жизнь, я не знала, что такое быть одной. Когда все это случилось, мне будто отрезали руку. А теперь… Такое счастье прийти домой после работы. Вера приготовила вкусный ужин, у меня отличная библиотека фильмов и книг, созданная с нуля. Сегодня я с нуля создаю сад. Главный вопрос современной женщины: хорошо ли быть замужем? Отвечаю: хорошо быть хорошо замужем. Семья — это когда ты не просто имеешь штамп в паспорте. Хочется иметь соратника и друга. Считать себя одинокой только потому, что я не замужем, я не могу. Грех жаловаться: я прихожу в свой дом, ложусь в свою кровать, беру книжку. Да, надеваю очки — зрение уже не то, зато разглядываю симпатичные работы у себя на стенах. Можно, конечно, посокрушаться: с кем делить свое состояние? Но я все время занята. Мне еще столько всего предстоит. Возможно, когда проект «дом» подойдет к концу, я почувствую себя одиноко. Но к тому времени мне будет с кем его делить. Я в это верю».