Дочь олега ефремова анастасия личная жизнь

Все. Пошли спать в новый год.

Posted by Анастасия Ефремова on Tuesday, December 31, 2019

«Папа пришел на свадьбу Нины Дорошиной и Олега Даля и, посадив невесту к себе на колени, обратился к жениху: «Олег, никто, кроме нас с тобой, так не любит эту бабу!» После этого Даль пропал на две недели…»

Анастасия Ефремова — един­ственная дочь Олега Ефре­мова, которую родила ему сценаристка Ирина Мазурук. Об этом отрезке жизни Олега Николаевича мало что известно. Кто была эта женщина и почему семья распалась? Об этом и о многом другом Анастасия Олеговна рассказала впервые.

«Я — ровесница «Современника», родилась как раз в то время, когда папа создавал театр. Тогда же возникла папина-мамина семья, которой было отмерено всего три года. Девяносто пять процентов времени он проводил в театре, а пять процентов оставалось на жен, детей, подруг и все остальное. Папа всегда стремился к одиночеству. Всю жизнь рядом с ним были родные, жены, но это ничего не меняло. Я думаю, может быть, он вообще не был создан для семейной жизни. Уж во всяком случае, не с такой женщиной, как моя мама, которая требовала от мужчины большого внимания и бешеной любви. Моя мама была женщиной до мозга костей…

В графе «отец» стоял прочерк

Мой дедушка, Илья Мазурук, был героем Советского Союза, полярным летчиком, «сталинским соколом»,

который снимал со льдины папанинцев. Разумеется, они жили не бедно. Достаточно сказать, что бабушке вручили ордер на жилье в Доме на Набережной, который в те годы несколько опустел по известным причинам, и она сама выбрала там «скромную» пятикомнатную квартиру. И тем не менее с моим дедом бабушка рассталась, уйдя вместе с дочерью к молодому писателю Вадиму Кожевникову, который написал «Щит и меч». Сначала они жили небогато, а потом Кожевников получил во владение дачу в Переделкино и большую квартиру в Лаврушинском переулке, куда мама и привела впоследствии папу. Мама была неординарной женщиной. Как я теперь понимаю, вероятно, по уровню дарования она не уступала папе. Окончив сценарный факультет ВГИКа, она писала рассказы, публиковалась, стиль ее был безупречен. Говорят, по ее сценариям

до сих пор учат студентов. Конечно, она вращалась в литературно-театрально-богемных кругах. Было тогда в Москве такое популярное место — Коктейль-холл, где собирались после спектаклей, обсуждали премьеры, знакомились… Посещать это место было модно. Сохранилось письмо, в котором мама пишет другу, уезжавшему на время из Москвы: «Пока тебя не было, произошли два события — закрыли Коктейль-холл, и я вышла замуж за Олега Ефремова».

На самом деле официальной регистрации в загсе не было, потому что папа в то время был женат на актрисе «Современника» Лилии Толмачевой. Он с ней уже не жил, но и развестись тогда было непросто. Поэтому, хотя мама с папой и сыграли пышную свадьбу, это был гражданский брак. И в моем свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк.

Молодожены поселились вместе с мамиными родственниками, в квартире в Лаврушинском переулке. Ведь у папы на тот момент была только коммуналка на Арбате, где он жил вместе с родителями. Сказать, что Олега Николаевича хорошо приняли в семье мамы, — ничего не сказать. Его просто обожали и прощали ему все! Когда уже родилась я и мама возилась со мной, папа, придя домой, иногда нетрезвый, шел к теще, чтобы попросить ее что-нибудь приготовить. И говорил ей так: «Ну что, жена модного писателя, пошли говорить за искусство». И бабушка надевала шелковое кимоно и бежала с ним на кухню. Папино обаяние было совершенно непреодолимо!

Рожать меня родители не планировали. Просто у мамы была безвыходная ситуация: предыдущая беременность — внематочная. Если бы она сделала аборт, вообще не смогла бы иметь

детей. Поэтому, когда она забеременела, решили рожать. Но получилось это как-то не ко времени и не к месту. У папы — «Современник», мама, не имея возможности с ним лишний раз поговорить, писала длинные письма на пятнадцати листах и засовывала папе в карманы, чтобы в свободную минуту он прочел. Ее обижало невнимание мужа. Но и она вела себя в браке не идеально. Она изменяла отцу, и это не было для него тайной. Однажды она изложила свои приключения в личном письме и случайно забыла исписанные листы на кровати, а отец нашел. Не думаю, что ему это было приятно…

Мне было три года, когда эта «ячейка общества» перестала существовать. Мама тогда попыталась покончить с собой: перерезала себе вены на руках и горле. Ее спасли. Чтобы скрыть шрамы, мама всю жизнь потом носила множество серебряных браслетов, которые звенели на ее руках.

Папы во время суицида дома не было, вскрыть дверь в ванную бабушке помог сосед. Конечно, папе обо всем тут же сообщили. Он приехал. Потом вспоминал, как я его встретила в коридоре и рассказывала, что маму «покусала собачка». Но он приехал — и уехал. Давить на него было бесполезно. Да и не могли мои родители существовать вместе. Ну вот гвозди от разных стен! Сейчас я понимаю, что скорее всего и любви между ними настоящей не было. Впоследствии у мамы было много романов, и она рассказывала мне о них. О папе же никогда не вспоминала. Иногда в ссоре говорила: «Вся в папашу!» — думая почему-то, что меня это должно обидеть. Что касается попытки самоубийства, она впоследствии не раз делала что-то подобное — то
снотворного переберет, то еще что-нибудь…

«Ребята, пора завязывать! Там — ребенок с лицом Ефремова!»

С папой мы не теряли связи никогда. Я в любой момент могла прийти домой и к нему, и к бабушке с дедушкой. Мама отца Анна Дмитриевна осталась любимой бабушкой на всю жизнь. Она любила меня сильнее, чем кто бы то ни было другой в семье. В их огромной комнате в коммуналке все было разбито на сектора: тут спальня, тут столовая, тут мой диванчик… Мне там было хорошо! Правда, когда появился Мишка, все переключились на него. В семье так было принято, что любить нужно самого младшего. И все-таки я почти все выходные проводила у Ефремовых. Бывала также на даче у маминых родных. Там задавались помпезные банкеты с присутствием
литературно-киношного начальства и сильных мира сего — тех, кто руководил искусством. А искусство-то было там, где папа… От этих приемов остались воспоминания об изысканной еде, антикварной посуде и редком тогда запахе французских духов. Так же пахли «шмотки», отдаваемые мне с барского плеча маминых сестер. А бабушка разрешала называть ее только по имени, что я и делала.

В детстве я, вероятно, была весьма недурна собой. Когда мы с мамой отдыхали в Коктебеле и там проводился шуточный конкурс красоты, я стала мисс Коктебель. При этом я была похожа не на красавицу маму, а на папу. Как-то у нас дома выпивала компания, кто-то из артистов подошел к колясочке и вдруг отпрянул: «Все, ребята, пора завязывать! Там — ребенок с лицом Ефремова!»

Выпросить деньги у отца нам с Мишей было сложно.

Меня с детства пытались снимать в кино, видимо, режиссеры хотели сделать приятное папе. Особенно часто я оказывалась на съемочной площадке в те периоды, когда у нас с мамой находила коса на камень и она отправляла меня жить к отцу. Помню, уже в моей юности он взял меня с собой на съемки сериала «Дни хирурга Мишкина», и там мне досталась крошечная роль. Папа (врач) выходит из дома, оказав помощь больному, а я говорю такую фразу: «Как хорошо, что вы вовремя приехали. Вот если бы не вы…» Долго режиссер бился со мной. Наконец, истратив пленку на пять дублей, он отпустил меня на свободу. Ну не судьба была мне стать актрисой! К тому же для этой профессии у меня слишком мало тщеславия и готовности терпеть внимание публики, узнаваемость. Папу это тяготило только под конец жизни, меня бы тяготило всегда!

Пришло время идти в первый класс, а в метрике, в графе «отец» у меня по-прежнему оставался прочерк. В то время мама уже жила с журналистом Кимом Бакши, и он благородно собирался меня удочерить, дать свою фамилию и отчество. Но отец откуда-то прознал про это и быстро исправил грех, признал отцовство — так я стала Анастасией Олеговной Ефремовой. Через много лет, когда я выходила замуж, регистрация проходила в том же загсе, где я была «узаконена». И расписывала нас та же чиновница — бывают же совпадения!

В школьные годы я много читала, а к наукам интерес так и не возник. В результате в пятом классе я вообще перестала заглядывать в учебники и отсиживалась «на камчатке». Я в самом деле до сих пор не имею представления о том, что такое физика, химия, алгебра, геометрия… Меня закономерно выгнали после восьмого класса, и я заканчивала образование в школе рабочей молодежи. До поступления в институт работала в справочной «Аэрофлота», потом диктором — объявляла рейсы, потом секретарем в цирке на Цветном бульваре. Никулин еще выходил на манеж коверным клоуном. В цирке приходилось временами тяжко из-за моей безумной любви к животным. Все время ходила за кулисы всех их подкармливать и утешать.

Последние два года до замужества я постоянно жила у папы. Очень благодарна его жене Алле Борисовне Покровской, которой вряд ли доставляло удовольствие присутствие великовозрастной падчерицы. Но,
будучи человеком чрезвычайно интеллигентным и воспитанным, она ни разу не дала мне этого почувствовать. Жить отдельно я не торопилась, потому что понимала: могу сильно «загулять» без присмотра. Мама на тот момент уже разошлась с очередным мужем — писателем Вилем Липатовым (автором «Деревенского детектива») и снова вышла замуж за какого-то начальника. Сейчас я понимаю: по-настоящему ей в жизни были интересны только вот эти бесконечно загадочные отношения между мужчиной и женщиной. Профессиональная деятельность интересовала ее гораздо меньше. Мне очень жаль, что не реализовался по-настоящему ее подлинный литературный дар. В 49 лет мама умерла от рака. Папа на похороны не пришел. Я на него не обиделась — для меня правота его поступков всегда была и остается неоспоримой.

Понимая, что актрисой быть точно не хочу, я выбрала для поступления театроведческий факультет ГИТИСа. Сейчас с сожалением понимаю, что могла бы стать хорошим литературным переводчиком. Английским я занималась еще до школы, но как-то вяло. Надсмотра не было, а лень родилась раньше меня. В студенческие годы отец так же не вникал в процесс моей учебы, как и в школе. Во МХАТе у него было много забот, он практически жил там. Когда я закончила обучение и узнала, что в литературную часть МХАТа приглашен мой однокурсник, а не я, позвонила отцу и возмутилась. Папа ответил: «У меня же работать надо!» Но я не обиделась на отца. В этом мое великое счастье. Мне кажется, у каждого человека должен быть кто-то, кто всегда прав, и не обязательно папа, это может быть учитель, друг. Важно, когда такой человек есть. И уж конечно, у меня не озникало сомнений в папиной правоте, когда он не давал мне денег на сигареты.

Кстати, во всем, что касалось денег, отец был прижимист по отношению и ко мне, и к Мише. Он боялся нас избаловать. Чтобы взять у него деньги, нужно было аргументировать, на что они нужны. При этом папина реакция была непредсказуемой. Иногда он мог дать солидную сумму на модную одежду, привезти из-за границы дорогие джинсы, подарить свадебное платье… А иногда, когда я просила на еду и лекарства, он говорил: «Нет!» Советоваться с ним тоже было трудно. Обычно он на все отвечал: «Деточка, реши это сама». Сплетни он ненавидел, жалобы на других людей — тоже. Самое известное и потрясающее качество Ефремова — это то, что он ни о ком не говорил плохо. Даже если кто-то причинил ему неприятности, он говорил: «Да, она смешная!» или «Он смешной!» Он хотел работать, а все остальное для него было — мелкие дрязги. Папа практически никогда не вмешивался в нашу с Мишей личную жизнь. Только раз по поводу одного из моих мужей сказал: «Гони этого подонка!» Услышав это, я была счастлива! Папа сказал ругательное слово — значит, ему не все равно!

Ситуаций, когда я пользовалась именем папы, было немного, но иногда приходилось. Один раз, когда я лежала в Центре матери и ребенка на сохранении, попросила приехать папу ко мне, чтобы «поторговать лицом». Эффект был потрясающий! Правда, вместо цветов и фруктов папа почему-то привез… бутылку коньяка. Пришлось напомнить ему: «Папа, я же беременна…»

Он настолько не следил за событиями моей личной жизни, что «забыл» о рождении первенца. Я вернулась домой с сыном, проходит день, два — папа не приезжает и не звонит. Я сама звоню ему, чуть не плачу: «Почему ты не приезжаешь смотреть внука? Чем я тебя обидела?» Папа спокойно выслушал и сказал: «Хорошо, сейчас приеду». Примерно такая ситуация была и у Миши. Когда у него родился сын Николай, на даче все бегали вокруг него, а Олег Николаевич безотрывно смотрел новости по телевизору. Сколько его ни звали, он так и не пошел посмотреть, как купают малыша. Тогда Миша вспылил: «Конечно, новости важнее!»

Мишка очень похож на отца — и внутренне, и внешне. В нем есть папино обаяние, харизма и внутренний стержень. Отношения отца с Мишей были непростыми, Миша мог резко ответить, хлопнуть дверью… Но при этом я не припомню случая, чтобы они поссорились больше чем на два-три дня. Конфликты, которые между ними происходили, были сильно раздуты окружающими. Главное — был уникальный творческий контакт, счастливые годы совместной работы в театре.

Сейчас мы с Мишей — самые близкие люди. По-прежнему, если мне нужен совет или просто плохо, я всегда могу ему позвонить. И услышать в трубке знакомые отцовские интонации…

«Как я любил эту женщину!»

О многочисленных романах отца судачили всегда! Помню, мы ехали с ним в поезде, а в соседнем купе обсуждали: «Вот Ефремов женат, а едет с какой-то блондинкой, которая ему в дочери годится!» На самом деле таким уж жутким бабником он не был. Однажды его спросили: «Что для вас женщины?» — и он ответил: «К сожалению, далеко не главное…» Полагаю, я была знакома со всеми женщинами отца. Например, с Ниной Дорошиной у меня самые близкие отношения, несмотря на то что в пятидесятые именно она «соперничала» с моей матерью. Как вам объяснить?.. Чтобы это понять, нужно представлять себе атмосферу строящегося молодого театра. Театр, он же вообще замешан на любви… А тут — самый авангардный, самый первый в Москве, вообще первый в мире такой «Современник», где собрались «самые-самые»! Понятно, что все ходили взволнованные, влюблялись друг в друга… Это было естественно. И папа влюблялся в актрис, с которыми работал. Жизнь одна! Может быть, у меня какая-то неправильная мораль, но я считаю, что то, что у папы были романы, — это хорошо.

А про Нину Дорошину отец говорил: «Как я любил эту женщину!» Она же влюбилась в него еще в юности, на съемках, на всю жизнь! Я не знаю, почему у них не сложилась семья. Нина говорит: «Я как-то оглянуться не успела, а тут уже ты родилась! Потом — Мишка…» Когда маме доложили о романе отца с Дорошиной, она не очень-то поверила, что это всерьез, — слишком была уверена в себе. Встретила как-то Нину в театре. Та ей: «Привет, Ириш!» Мама: «Знаешь, Нин, ты бы со мной не здоровалась, у меня рука-то тяжелая». А Нина весело сказала: «Хорошо!» — и поцокала каблучками по коридору. Мама вспоминала: «В тот момент я поняла, что у нее-то как раз все хорошо. А у меня — плохо…»

Еще одна светлая страница в личной жизни отца — это актриса, имени которой я назвать не могу, она не дала

мне такого права. Она появилась в его жизни после расставания с Аллой Покровской. Эта женщина по-настоящему о папе заботилась, полностью изменила его быт и даже научила одеваться. А одевался отец лет до пятидесяти ну просто чудовищно! Особенно в молодости, когда еще жил с моей мамой. Иногда даже из театра звонила Галина Волчек и отчитывала маму: «Ирина, ты обалдела? Ты вообще хоть смотришь, в чем он выходит?» А папа мог запросто прийти на репетицию в разных носках, в коротких штанишках, домашней рубашке. Много лет на выход у него был один рыжий костюм, который я ненавидела. Это единственная его вещь, которую я потом выбросила… Ему было совершенно все равно, как одеваться и уж тем более что там у него дома. Какие там стенки, какая посуда? Да у него лампы висели без абажуров и занавесок на окнах не было, мебели не хватало… Но когда в его жизни появилась Она, все изменилось практически мгновенно. Пока отца три дня не было, эта женщина полностью преобразила квартиру, повесила люстры, занавески, купила мебель… С ней он стал по-другому выглядеть, в его гардеробе появились стильные свитера, курточки. Постепенно папа вошел во вкус. Я очень благодарна ей! Потому что видела, как помолодел отец, видела в его глазах счастье. Когда он умер, она пришла на Тверскую с огромным букетом, почему-то надела мне на палец кольцо с бриллиантом, мы долго горько молчали. Потом я спросила: «Не жалеешь, что не осталась с папой?» Она ответила: «Я ответственный человек. И я понимала, что пришлось бы на себя взять не только Олега, но и тебя, и Мишу со всеми вашими проблемами. А у меня у самой двое детей, я не могла себе этого позволить».

Так под конец жизни отец пришел к вполне желанному одиночеству. Но теперь вместо людей ему стали мешать работать навалившиеся недуги. Но мой удивительный, так не похожий на всех остальных мужчин папа ни одного курса лечения не довел до конца и никогда ни с кем не говорил ?