Ирина тычинина актриса личная жизнь

Так получилось, что автор этих строк “заболел” питерским Малым драматическим театром довольно поздно. Первым спектаклем, с которого началось освоение творчества Льва Додина и его актеров, стала чеховская «Чайка». Тогда, на Московской театральной олимпиаде, я впервые увидел на сцене и героиню сегодняшней публикации в роли Маши. Это была удивительная Маша – умная, тонкая, трепетная и целомудренная. Только огромные влажные глаза выдавали её боль и за любимого, и за не сложившуюся жизнь родителей, и за «горе луковое» – мужа-учителя, да и за свою истерзанную судьбу. Сама Ирина Тычинина была чем-то похожа на свою героиню: она казалась такой же тихой, мудрой и немного печальной. И напрочь лишенной какого-либо налёта звёздности. Мы тогда после спектакля в фойе доронинского МХАТа долго беседовали о «Чайке», о Маше, о жизни, о любви, о ее учителе –Льве Додине. Она говорила: “Чайка – это спектакль-размышление о том, что есть мы, что есть жизнь, что есть искусство, что в этом искусстве можем значить мы и куда приведёт нас Судьба. Это попытка разобраться в данную минуту, на этой сцене, для чего мы пришли в этот мир… Мне кажется, что тема Души – это главное в спектакле, его лейтмотив. Здесь душа «осязаема», это – какой-то объём внутри грудной клетки, готовый всё принять, но и с чем-то не соглашаться… В тех «ста пудах любви», которыми насыщен спектакль, один из «пудов» — Машин. И хотя в ней иногда появляется желание избавиться от этого наваждения, она счастлива возможностью любить, даже безнадежно. Маша настолько любит Константина, что хочет соединить его с любимой. Это оказывается невозможным, и тогда у Маши возникает мысль, что ему лучше уйти из жизни. И это лучшее, что он может сделать для себя…»

Потом я увидел Ирину Тычинину в фильме Александра Сокурова «Русский ковчег». Она сыграла преподобномученицу Елизавету Федоровну, сестру императрицы. В глазах этой женщины светились и великая вера, и радость несения своего креста, и восхищение чудными племянницами – великими княжнами, и предчувствие той трагедии, которая случилась с ними в 19-ом году. Это был крошечный эпизод, который еще раз подтвердил истину о том, что маленьких ролей нет…

После этого у автора этих строк сложился, казалось, достаточно цельный образ замечательной молодой актрисы, удел которой – роли тонких, трепетных, высокодуховных натур. Но грянули недавние июньские гастроли Малого драматического, и я, увидев Ирину в привезенных в Москву спектаклях, не поверил своим глазам. То, что она играла, было абсолютно не похоже на мои представления о ее теме и амплуа. Видя ее несчастных и одновременно страшных и даже аномальных персонажей в «Клаустрофобии», роковую Софи в «Пьесе без названия», таинственную Дашу в «Бесах», оставалось изумляться: откуда, из каких тайников души черпает актриса эту сокрушительную энергию, мощную волю и бешеную страсть. «Добавкой» к радостному удивлению стало ее абсолютно профессиональное музицирование. Так что загадок перед второй беседой было – хоть отбавляй. Но вначале я все же не мог не вспомнить свою любимую чеховскую Машу.

– Ирина, «видели» ли вы сами себя в роли Маши после ролей в «Клаустрофобии»?

– Нет, в Маше я себя не сразу увидела. Это произошло после нескольких проб. Я очень долго сомневалась, потому что она мне представлялась другой. А потом я поняла, что Льву Абрамовичу нужна именно такая Маша.

– А что за человек ваша Софи в «Пьесе без названия»?

– Она – женщина, доведенная до какого-то пограничного состояния и влюбленная до безумия, вырвавшаяся, возлагающая надежды на этого человека, который в определенный момент губит ее. Она совершает убийство, пребывая в отчаянии, в безумии.

– Маша и Софи – две абсолютно разные женщины…

– Конечно разные. Они – как две стороны одной медали.

– К какой стороне медали склоняется актриса Ирина Тычинина?

– Я их люблю каждую по-своему. Но, когда мне недавно задали этот вопрос, я ответила – к Маше. Но здесь дело даже не в том, к какой стороне медали я склоняюсь. Здесь важно, какое удовольствие я получаю, играя ту или другую. Когда я играю Машу, это просто космос. И пьеса более совершенная, и мне там все очень удобно. А «Пьеса без названия» с точки зрения драматургии – не вполне совершенна, поскольку она ранняя. Здесь до сих пор много неясностей и пространства для разных вариантов. А в «Чайке» такого нет. Там все так цепляется друг за друга, что никакого другого шага, кроме того, который я совершаю, быть не может. «Чайка» абсолютно совершенна!

– Вам никогда не было боязно оказаться перед зрителем в таком непривлекательном виде, как в «Клаустрофобии»? Не волновало то, что ваши героини будут выглядеть несколько отталкивающе?

– Это меня практически никогда не волнует. Если нужно, чтобы она вызывала отталкивающую реакцию, я этого добьюсь. Хотя… я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю о том, что ваши учительница, жена прапорщика, и другие персонажи, – аномальны, вызывают даже не отторжение, а шок.

– Я так не считаю. Чем аномальна учительница, у которой не удалась личная жизнь, а она вынуждена этим тупицам объяснять какую-то химию?! Если вас коробит то, что она демонстрирует свои “прелести”, то это же происходит бессознательно. Она – не нимфоманка какая-то, просто так проявляется ее «зачумленность», погруженность в какой-то свой особый мир. В каких-то статьях ее называли садонимфоманкой, но это всегда для меня было странно. Потому что я играю, абсолютно несчастную женщину… Я очень люблю этот спектакль, потому что он очень разноплановый, у меня там четыре роли.

– Говорят, что он рождался совместными усилиями участников?

– Да, в «Клаустрофобии» многое придумано нами. Например, текст учительницы я сочинила сама. И этюд придуман, немного, мной. Режиссер предложил мне тему, и я за нее ухватилась, стала ее развивать. В процессе работы над этюдом по произведению Л. Улицкой “Народ Избранный” произошла удивительная история. На этот текст нужно было найти музыку. Режиссер, который делал этот отрывок, принес музыкальные произведения. И я вдруг, слушая “концерт для фортепиано с виолончелью” Г.Уствольской, почувствовала фантастическое совпадение: та длинная нота, на которой я произношу монолог, была в этой музыке. И не будь ее в этой музыке, не было бы этой сцены.

– Приходилось ли вам категорически не соглашаться с Додиным, когда он вам предлагал какие-то роли?

– Я не считаю себя вправе не доверять Льву Абрамовичу. Все, что он говорит, гораздо сильнее того, что знаю я. И гораздо глубже. Он в одной фразе может высказать то, что я могу рассказывать “километрами”. Бывают, конечно, в работе мелкие нюансы, но они со временем стираются, и я уступаю Льву Абрамовичу полностью.

– Вы были согласны даже с такой необычной ситуацией, когда вам было предложено появляться на сцене обнаженной?

– Приходилось преодолевать какие-то комплексы. Когда, например, разговор заходил о раздевании в «Пьесе без названия», то это поначалу для меня было довольно болезненно, дело даже доходило до истерик. Потом, когда привыкла, стало важнее что-то другое, более существенное для спектакля.

А со стороны близких людей не чувствовали ли вы… ну, скажем, удивления по этому поводу. Не приходилось объяснять, преодолевать непонимание?

Никогда. Это ведь моя профессия, они понимают, что так надо.

– А если Лев Абрамович попросит вас сделать в спектакле, то, чего вы не умеете, вы будете стремиться выполнить это?

– Конечно! Но я не знаю такого, чего я не умею.

– Ну, например, на турнике вращаться?

– Было у меня и такое в спектакле.

– Не было ли почти за 20 лет общения с Додиным таких мыслей: «Ну, сколько можно, ты же не неисчерпаемый источник»?

– Он – неисчерпаемый источник.

– Неужели никогда не было бунта «дочери по отношению к отцу»?

– Нет, такого не было. Но.…Иногда мне иногда кажется, что он меня… примитивизирует. Мне бы хотелось более глубокого общения. Не то, что на равных, но, мне кажется, что я могу понять все. А он бывает излишне мягок. Как с ребенком: подбирает более простые слова, более доходчивые. Мне иногда это кажется обидным. Но я готова продолжать черпать из этого источника, без всякого сомнения.

– Правда ли, что на его репетициях позволяется пробовать самые разные роли?

– Да. Так происходит сейчас на репетициях «Короля Лира»: все пробуют всё.

– А бывало ли так, что вы пробовали какую-то роль, вам она нравилась, но, тем не менее, режиссер вам давал какую-то другую роль?

– Да, конечно. Когда мне что-то нравится, совсем не обязательно, что я буду это играть.

– Раз уж вы сами вспомнили о «Лире», не могу не задать вопрос о вашей будущей Гонерилье. Как вы собираетесь справляться с ее злобой и коварством?

– Лев Абрамович считает (и я с ним согласна), что она нисколько не злобная. Там нет злобных женщин, это любящие дочери. У меня нет непонимания решения Льва Абрамовича, я знала, что он обязательно повернет эти роли в другом направлении. Если с самого начала они – злые, противные и плохие дочери, тогда о чем играть?

– То есть, просто обстоятельства жизни их приводят к такому решению?

– Обстоятельства, ситуативность мгновенная: секунду назад еще все было нормально, а уже через секунду все рушится. Так в семьях бывает, когда слово за слово и уже скандал разрастается до такой степени, что уже надо разъезжаться по разным городам. Это вполне узнаваемые вещи, и у меня в жизни такое бывало. Было, что буквально за полчаса дело дошло до грандиозного разрыва. Причем не на уровне бытового скандала, а на уровне взаимопонимания…

– Вернемся, однако, к театру. Вам никогда не хотелось попробовать себя где-то на стороне, вне стен МДТ?

– Когда-то поначалу мне хотелось узнать «другие языки». Я ведь знаю только один, и мне хотелось пообщаться с другими режиссерами. Но, чем дольше живу, тем меньше мне этого хочется. Но меня и не зовут, поэтому и проблема отпадает.

– Недавно в «Утиной охоте» вы работали с другим режиссером. Какова судьба этого спектакля?

– Судьба этого спектакля меня пока не очень устраивает. Очень жалко и очень больно об этом говорить, потому что мог получиться очень хороший спектакль.

– Может Вампилов сейчас уже не ко двору?

– Нет. У меня в течение репетиций очень много раз менялось о нем мнение. И в итоге я пришла к абсолютно твердому убеждению, что все, что он написал – гениально. Думаю, что эта пьеса еще не разгадана. У нее великолепное будущее. И если кто-нибудь найдется, кто ее раскусит, то это будет победа. Она загадочна, но не до такой степени, что ее невозможно разгадать.

– Не могу не спросить о загадочном режиссере – Александре Сокурове. Как вам работалось в «Русском ковчеге»?

-Мне было очень интересно. Во-первых, сама возможность общения с Александром Николаевичем многого стоила. Мы каждый понедельник репетировали в Эрмитаже. Но я иногда оставалась после своих репетиций просто посмотреть. Я смотрела, как он делает другие сцены, как он репетирует. Конечно, лично со мной работы было маловато. Самое интересное, что в итоге все оказалось совсем не так, как мы репетировали. Мне потом было очень любопытно посмотреть, как все получилось. Я очень рада, что попала в эту работу. Мне бы еще с Александром Николаевичем пообщаться… Он потом мне даже снился.

– Вы уже достигли определенных «высот» в театре, теперь вот снялись у самого Сокурова. Но почему нет продолжения? Вы что, не можете сами себя предложить, как сейчас говорят, «пропиарить»?

– Мне кажется, что это не очень достойно – саму себя предлагать. Может, я ошибаюсь, но, мне кажется, все, что я делаю, говорит само за себя. Если кому-то это нужно, я готова дать еще больше. А ходить и говорить: вот я хорошая актриса, возьмите меня сниматься или сыграть – это не по мне.

– Словом, вы остались где-то в 19-м веке, а не в нашем, клиповом.

– Я не знаю. Вам виднее. Мне говорили, что в меня бы влюбился Пушкин, если бы я жила в то время. (Смех). Но мне и здесь хорошо.

– А вы влюбились бы в Пушкина?

-Откуда ж я знаю? Посмотрела и решила бы…

– Пушкин любил и Питер, и Москву. А вот ваши актеры, говорят, не очень жалуют нас, москвичей. Говорят, что приходится преодолевать какой-то барьер понимания. Есть ли разница между питерской и московской публикой?

– В этот раз я не заметила разницы. Да, москвичи воспринимали нас сначала настороженно, но в течение наших гастролей их настроение менялось. Они становились более благосклонными, более радостными. Многие выходили из театра в “ошеломляющем восторге”. Я слышала, что некоторые собираются приехать в Петербург, даже спрашивали адрес театра.

– Вы на своей родной сцене ведете себя абсолютно так же или все-таки свободнее?

– Мне абсолютно все равно, на какой сцене играть. Мне важнее, что я играю и о чем.

– А перед иностранной публикой – то же самое?

-Повторяю, мне все равно. Ведь событие – это не приезд в Италию, а приезд, скажем, в Войницевку.

– Хочу подробнее расспросить о других ваших талантах – музыкальных. Вы меня поразили великолепной игрой на фортепьяно, ну, когда заиграли на трубе, я чуть не захлебнулся от восторга. Вы – профессиональный музыкант?

– Я в Свердловске закончила специализированную 8-летнюю музыкальную школу по классу фортепиано. Правда, не так успешно, как хотелось бы, но, видимо, для моей театральной карьеры это абсолютно достаточно.

– Музыка помогает вам как актрисе?

– Когда весь наш курс был обязан обучаться на духовых инструментах, то мне было легче. Я – музыкально подкованный человек, знаю нотную грамоту. А людям, которые не знали что такое “до-диез”, и “ми-бимоль”, приходилось начинать все с самого начала. И процесс был гораздо более продолжительным. Но есть уникальный пример: наш актер Владимир Селезнев. Он тогда впервые в жизни взял саксофон, а теперь в нашем спектакле играет совершенно гениально. Но он учился ежедневно, помимо уроков. Вообще он все, к чему прикасается, доводит до совершенства. Это уже черта характера. А мне было тяжело осознавать, что моя игра – далеко не совершенна. Именно поэтому мне было страшно прикасаться к пианино. Тем более что я окончила музыкальную школу в 1982 году, а «Пьеса без названия» вышла в 1997-м.

– Теперь, возобновив свои музыкальные занятия в театре, часто ли вы играете сами для себя?

– У меня есть дома пианино очень хорошее, «немец», начало прошлого века. Я его завела только потому, что испытываю иногда потребность сесть за него. Когда у меня его не было, я мучалась, не находила себе места, потому что мне нужно, чтобы пианино хотя бы стояло. И если возникнет желание, то я могла бы за него сесть. Я, конечно, в спектакле играю джазовые вещи, но – абсолютно с нот, без импровизации. Это только кажется, что все очень легко.

– Ваш любимый сын не перенял маминых музыкальных талантов? Куда его влечет неведомая сила?

– Его влечет джаз и саксофон. Он учится в музыкальной школе по классу кларнета. Я сначала подумала, что музыкальное образование необходимо любому ребенку, а там дальше пускай смотрит, нужно ли оно ему в будущей профессии. Для меня вопрос с его музыкальными занятиями был абсолютно решенным. А уж потом, со временем вдруг он проявил активное желание этим заниматься, и все мечты его связаны только с музыкой. Не знаю, насколько это действительно серьезно и надолго, но, во всяком случае, пока мы получаем удовольствие.

– А на спектакли мамы он приходит?

– Некоторые ему пока нельзя смотреть, хотя впрочем, я с ним нахожусь в таких отношениях, что у нас нет запретных тем в разговорах по душам. Мы знаем все уже, хотя закончили только второй класс.

– А еще чем вы с ним занимаетесь?

– Читаем книжки. Мы с ним уже много всего перечитали. «Дети капитана Гранта», например, когда читали, то заодно по глобусу изучали географию. Я очень люблю с ним заниматься. Мне интересно что-то для него придумывать, увлекать какими-то вещами, которые можно открыть помимо школьной программы. Он очень любит со мной общаться.

– То есть, у вас хватает времени не только на себя?

– На себя? Мне самой чего надо-то?…

– Ну, отдохнуть, подумать о жизни…

– Я отдыхаю, когда общаюсь с ним. А на себя у меня есть время, когда он уже уснул. Тут я принадлежу сама себе, это мой час.

– Вы просто лежите, думаете, или смотрите телевизор или читаете?

– Я – в книгах и компьютере. Это для души.

– Вы сами произнесли название своего родного города Свердловска. Поэтому я хочу поговорить о временах 20-летней давности. Как складывалась ваша жизнь до театрального периода, как вы пришли к театру?

– Это была мечта детства. Я с 5 лет мечтала быть актрисой. Моя жизнь была подчинена этой мечте. Все, чем я занималась, было с дальним умыслом: пригодится мне это или нет. У меня в детстве даже была такая фраза «Я не знаю, что со мной может произойти в жизни, но я должна быть готова ко всему». А так, как я знала, что я хочу быть актрисой, то я брала все, что может пригодиться. Рада была, что именно музыкальное образование может мне пригодиться. К сожалению, у меня не было возможности заниматься в театральных студиях, потому что я училась в специализированной школе-интернате, и меня никуда не отпускали. Я даже помню одно смешное обстоятельство. Где-то в 9-ом классе у меня висел план недели, можете себе представить, что я п