Юрий погребничко личная жизнь дети

Но стеснительность никуда не делась, и когда мне говорили где-то в гостях, например, «Просто невозможно поверить, что ты актриса! Исполни что-нибудь!» Это было ужасно для меня, я совершенно не знала, что делать! На сцене еще что-то могу, а так – в компании, никогда ничего не могла… И это достаточно долго продолжалось. Все четыре года, пока училась на курсе у папы, я все время сражалась со своей природой и тоже думала: раз я такая стеснительная, как я буду играть на сцене?  И чтобы это преодолеть и чтоб всё сложилось, мне потребовалось лет десять. Я перестала бороться с тем, какая я есть, и поняла, что, собственно, это и есть то, что я могу привнести на сцену.  А теперь, когда я стала преподавать в ГИТИСе на курсе у Олега Глушкова, и пытаюсь что-то объяснить шестнадцатилетним детям, мне кажется, и у меня началось свое движение, свой собственный рост.

– Сколько вам было лет, когда в вашем театре произошел пожар?
– Мне было –  шестнадцать, это было в 2004 году. Мы тогда только поступили в Щукинский, полгода отучились и случился пожар. Я помню, у нас шел экзамен по зарубежному театру, было утро, кто-то позвонил и сказал, что в театре пожар. А потом оказалось, что вся сцена выгорела. Папа, по-моему, был где-то за границей на гастролях или на занятиях в театральной школе, где он тогда преподавал во Франции. Я помню, как мы все стоим у театра. Раннее утро и вокруг всё водой заливают. Так страшно было, особенно потому, что именно сцена сгорела… И все стояли у театра как-то беспомощно…  Но сейчас Юрий Николаевич говорит, что, может быть, этот пожар был каким-то толчком, благодаря которому пришлось очень много сил вкладывать и это пошло на пользу. После пожара мы сначала играли в других театрах – и в Театре наций, и у Васильева, и на других площадках, а потом начали активно приводить в порядок свою старую сцену и все спектакли туда перенесли.

– Вам в работе помогает или мешает, что вы дочь худрука?
– У многих актеров театра есть дети моего возраста, и мы все дружили, все тусовались в театре, так что старшие актеры долгое время относились ко мне заботливо. Это и сейчас, практически, не изменилось, потому что я всю жизнь вместе с ними, они брали меня к себе ночевать, когда родители были на гастролях. Правда, я сама иногда начинаю переживать, когда у меня что-то не получается. «Как же так, – думаю я, – я же дочь, а у меня не получается». Вместо того, чтобы думать, как справиться с ролью…  А в театре меня, наоборот, все поддерживают.  Вообще, многие говорят, что у нас в театре какая-то особая атмосфера, «не театральная». У нас очень маленький коллектив, и особенно сейчас, во время пандемии, ощущение, что в театре стало еще лучше…  Потому что после того, как отсидели столько времени на карантине, мы до сих пор держимся, не закрываемся! И каждый раз, когда еще один спектакль сумели сыграть – это как! Все приходят с таким удовольствием, с радостью, что здоровы и живы…

После того, как недавно умер наш актер Никита Логинов, – который был в театре абсолютно всю мою жизнь, не было ни дня, когда бы он не пришел в театр, – все еще острее почувствовали, как хорошо быть вместе…

– С чего для вас начался театр «Около дома Станиславского»? Родители часто брали вас с собой?
– Я постоянно была в театре. Это была середина 1990-х годов, у театра тогда было очень много зарубежных гастролей, чаще всего во Франции, и я ездила вместе с родителями. Все бутафоры и костюмеры со мной сидели, когда родители были заняты.

– Родители проводили «ликбез» как себя вести закулисному ребенку?
– Мне кажется, я всегда знала, как себя вести во время спектаклей…

– Не было никаких казусов и несанкционированных выходов на сцену?
– Однажды на гастролях папа придумал, чтоб Вершинин вышел на поклон с детьми. Там была я и еще какая-то девочка, не помню точно, кто именно. Может быть, Маша, дочка Натальи Рожковой или дочка Никиты Логинова… И вот мы вышли на поклон, а я была с жвачкой. И мне потом сказали: «Ну, ты могла хотя бы не жевать!»

– Значит, в вашем театре было много «детей закулисья»! Во что вы играли?
– На той сцене, которая потом сгорела, был подвал, где можно было кругами ходить под сценой. Мы там играли в какие-то замки…

– Использовали реквизит?
– Ну, для игр в нашем театре так себе реквизит… В него особо не поиграешь. Помню, меня в школе попросили принести что-то для выступлений, а я говорю: «Да вы не понимаете, что это невозможно! Все, что там есть для спектаклей, абсолютно не подойдет»…

– Ну да, ушанки, телогрейки… А первый раз, когда вы вышли на сцену в роли?
– В первый раз – в одном музыкальном спектакле я просто на стуле сидела. Даже не помню, чья это идея была. А в 13 лет уже участвовала в спектакле «С любимыми не расставайтесь», там во время монолога из Достоевского, должен был выходить ребенок. А потом меня ввели в спектакль «Перед киносеансом».

– Помните, как папа впервые вам предложил принять участие в спектакле?
– У нас все «переговоры» шли через маму. Папа ей скажет что-то, а мама потом говорит мне.

– А домашний быт был вплетен в театральный или наоборот? 
– Дома, конечно, постоянно всё обсуждалось и обсуждается. Я, наверное, в меньшей степени участвую в этом, а родители постоянно находятся в диалоге, если в театре идет какая-то работа. Они же работают как актриса и режиссер. Например, что-то на репетиции папа ей сказал, и потом мама весь вечер выясняет, чтобы все правильно понять. Получается, что репетиции продолжаются и дома. Поэтому, не знаю, можно ли это назвать бытом… Нет таких ограничений, что дома – дом, а театр – в театре.

– Какие-то книги родители советовали вам читать?
– Как-то с самого начала, они все читали философов Гурджиева, Успенского и Беннетта.  Так что и до института, и во время учебы в институте, когда все читали классику, я – Гурджиева…

– И в раннем детстве никакие детские книги папа не убеждал прочитать?
– Нет, это совсем не в его духе.

– А мама?
– И мама…

– Но музыкой-то заставляли заниматься?
– Нет, вы знаете, они меня ничем не заставляли заниматься. Я даже потом корила их за это: «Вы бы могли меня на пианино научить играть! Или хотя бы на чем-нибудь!» Правда гитару мне купили, но я позанималась немного и бросила. Папа оправдывается: «Но ты сказала – не хочу». Мало ли что я сказала… Еще я на карате ходила, на теннис какое-то время, но потом тоже бросила. А родители говорят: ты не хотела, а мы не хотели тебя заставлять…
Мама уверяет, что когда я была совсем маленькой, то все время пела, но я этого не помню. Наоборот, помню, что иногда меня просили петь, а я ужасно боялась. Это единственное, что меня заставляли. Сейчас у меня дочке 8 лет, и у нее очень много способностей – у нее идеальный слух и память. Я тоже пою, но мне надо это учить, а она все мои песни один раз послушает, и уже поет! Так что, я думаю, надо собраться и заставить ее заняться музыкой, чтобы потом ей было легче в жизни.

– У вас в детстве были любимые спектакли в театре «Около»?
– Больше всего я любила «Вчера наступило внезапно, Винни-Пух или Прощай, Битлз», там как раз мама играла Пяточка. А сейчас его в этом спектакле играем я и Катя Кудринская. Спектаклю уже тридцать лет, а на него продолжают приходить люди…

– Потому что он о вечном и с годами не теряет своей актуальности, а только приобретает…
– Получается, что да… Этот спектакль мне всегда нравился, он красивый, как танец. Там «партитура» расписана до шагов и поворотов головы, всё очень четко. Мне кажется, еще и поэтому, он так долго держится.

А когда я была маленькая там играл, если помните, актер Валерий Прохоров. Он был близким другом родителей и очень хорошо ко мне относился. Помню, как я сидела в гримерках и смотрела, как все красятся перед спектаклем. И репетиции тоже помню. Сейчас как-то по-другому всё происходит, тогда папа строже их проводил. Когда он приходил, все сразу внутренне собирались. А теперь более по-семейному выглядит.

– Вводами новых артистов в спектакли занимается сам Юрий Николаевич?
– Да, в основном, он. Даже сейчас, когда такая сложная для театров ситуация, поскольку пожилых актеров нужно поберечь, на их места вводят новых, папа сам ходит на репетиции, я ему говорю: Ты-то сам почему идешь? Но он все равно идет и репетирует. В маске сидит, издалека, но неустанно в театре, каждый день.

– Помните художника вашего театра Юрия Кононенко?
– Когда его не стало, мне было лет восемь, поэтому я его я почти не помню. Немного помню Евгения Шифферса – философа и режиссера. Он был, можно сказать, одним из папиных учителей, а я в детстве его почему-то побаивалась. Сейчас мы очень дружим с его дочкой, Машей. Она организовала студию йоги, которая долгое время была в подвале нашего театра. Весь театр ходил к ней заниматься, и я тоже лет с четырнадцати. В тот период все в нашем театре йогой занимались, и я вместе с другими «театральными» детьми пошла. Кстати, это, наверное, единственное место, куда я пошла заниматься в детстве и почему-то не бросила. Дошла до того, что сдала экзамены и даже могу занятия вести.

– Вам легко с родителями работать на сцене как с партнерами?
– С мамой – очень легко, а с папой – сложнее, потому что он как режиссер отвечает за всё.

– А когда работаете с «чужими» режиссерами, вам просто находить с ними общий язык?
– У нас в театре я работала с папиными студентами, учениками. Саша Толстошева много ставит и у нас, и в ТЮЗе, с ней мне нравится работать. Мы с ней подруги, и у нас получается совместная работа на равных.  В ЦИМе я работала с Андреем Стадниковым в экспериментальном спектакле «Родина». Работать с молодыми режиссерами мне легко.
 
Справка
Мария Погребничко родилась в 1988 году в семье режиссера Юрия Погребничко и актрисы Лилии Загорской. В 2004 году поступила в Театральный институт им. Щукина. С 2008 года в труппе театра «Около дома Станиславского».