Марфа толстая биография личная жизнь

Это образ жизни 80 миллионов россиян. Во дворце и в шалаше на шести сотках люди умудряются быть умиротворенно счастливыми, проживая лето как лучшую часть своей жизни.

Они не мыслят свои выходные без дачи.

Одни всерьез “живут огородом”.

Другие, хоть и стали средним классом, но хруст огурчика со своей грядки для них сильнее “Фауста” Гете.

Третьи обзаводятся загородным домом с газоном, как ударники капиталистического труда.

Четвертые – потомственная интеллигенция – на заросших огромными деревьями участках продолжают спорить о смысле бытия, писать там книги, освоив ремесло выживания и жизни на даче.

Загородные люди – особое племя, которое отличается трудолюбием и доброжелательностью, не меньшим любопытством к смене времен года, чем к курсу Кремля и рубля.

Давайте съездим в гости на дачу.

Этот дом в Вербилках, дачу Толстых, выстроенный в стиле “а ля рус”, знают все. Судьбы у домов, как и у хозяев, бывают счастливые и драматические, одним словом, разные. Мы не раз переговаривались с Феклой Толстой, что хорошо бы встретиться на даче, построенной еще ее дедом реэмигрантом Ильей Ильичом Толстым. Как никак – соседи: 10 километров при нынешней жизни – не расстояние.

Наконец-то это случилось. Светским легендам о том, что известная телерадиоведущая, освоившая “звездный лед”, легко обращается с топором, колуном и рубанком, не очень-то верилось. Оказалось настоящей правдой. С историей.

Что первое делают люди, когда к ним приезжают гости? Правильно, сажают за стол. На этот раз были практически все свои, все слависты: мама Светлана Михайловна, ее подруга Мария Григорьевна, сестра Марфа, Алексей, профессор из Сербии, потомственный друг семьи еще со времен жизни Ильи Ильича в Белграде. И беспородная собака Муха, подброшенная щенком еще в прошлом году, как-то сильно облагородившаяся в приличном семействе.

Мы обмениваемся местными новостями, сокрушаемся, что мельчает былая слава фарфорового завода, основанного еще в XVIII веке обрусевшим английским купцом ГАРДНЕРОМ… Но все равно – кузнецовское “белье”, т.е. еще не расписанная посуда- по-прежнему лучший сувенир.

“А знаете ли вы, что аптека в Вербилках построена по проекту самого Корбюзье? Марфа только что в книжке по истории завода вычитала”.

Предупреждаем друг друга, что надо быть внимательными у местного банкомата, куда запыхавшиеся дачники подъезжают снять срочно денег на стройматериалы. Банкомат еще тех времен медленно выдает минимальную сумму, а рядом возникают молодые люди, которые якобы бодро говорят по мобильнику, на самом деле работает видеокамера.

Чай пьем, естественно, из хорошо знакомых вербилковских кружек.

– У нас, можно сказать, историческая посуда, дедушка очень любил вербилковский фарфор покупать, – говорит Марфа.

– Я тоже коробками покупаю, – добавляет Фекла.

– И что дальше происходит?

– Дальше в доме скапливается огромное количество. Можно накормить полк солдат из этой посуды.

– А вы еще не начали расписывать?

– Нет, ничего не расписываю, но хотела бы. В Италии, в Тоскане, можно увидеть, как в подвальчике сидит человек и расписывает простые грубые чашки чудесным тосканским узором. Это огромное удовольствие. Удовольствие на них смотреть. Я давно придумала бизнес для соседнего отеля “Гелиопарк”.

Фекла начинает убедительно излагать идею: в субботу новому заезду предлагаются белые тарелки, тут же учат элементарной росписи, можно купить заготовки и нанести свои каляки-маляки или воспользоваться трафаретом. А к концу вечера те, которые особенно понравились, можно отдать на глазурование. Можно с детьми сделать сервиз своими руками…

Идея Феклы мне нравится, начинаю развивать ее:

– Я подсмотрела в одном музее народного творчества, где среди прочего собраны самогонные аппараты: гончар начинает делать фляжку с вашими инициалами, потом в конце экскурсии вам нальют туда свежего напитка. А кстати, у вас есть на даче самогонный аппарат?

– Осенью, надеюсь, появится. Мы сейчас как раз с друзьями подбираем по Интернету, – отвечает Фекла.

– Что гнать будем? Из чего? – дружно вступает в разговор все застолье.

– Во-первых, из яблок.

– Но их у нас нет.

– У соседей есть, в следующем году будут, – парирует Фекла. – Пора думать про кальвадос, какое-то производство из сидра начать. По-моему, дача как раз очень способствует таким вещам. Я, например, привезла сюда хлебопечку. Ничего в Москве это не работало, а здесь пожалуйста, мы печем хлеб, он гораздо лучше того, что можно купить в магазине.

– Я спросила у ваших домашних: Фекла тут главный прораб? Мне ответили: ну, что вы, берите выше, какой прораб. Полководец.

– Да, они очень любят надо мной издеваться в этом отношении.

– Про вас, Фекла, легенды ходят, что вы топором можете все делать на даче.

– Нет, топор – это не самый мой любимый инструмент.

– А какой любимый?

– Допустим, лобзик. Люблю с деревяшками возиться. С топором могу, конечно, с колуном. Меня папа всему в детстве научил. Мама говорит, что когда мне было три или четыре года, папа дал мне топор. Она в ужасе кричала с крыльца: “Что ты делаешь, Никита, она отрубит себе ноги”. А папа спокойно отвечал: “Вот как раз чтобы она не отрубила себе ноги, я даю ей топор”. И я друзей своих тоже учила, потому что наука нехитрая. Надо расставить ноги, встать прямо. И не бояться.

– Папа, конечно, очень надеялся на сына, – продолжает Фекла, – особенно в моем случае. Мы с папой были хорошей парочкой, он многое делал с удовольствием руками на даче. И я смотрела да держала ему что-нибудь. Теперь не представляю, как он все это мог без электрических инструментов строить и украшать. Я не люблю тяжелый инструмент, что-нибудь маленькое, изящное, как лобзик, это по мне. Я какую-то мебель делаю, стеллажи книжные.

Сейчас во всю идет ремонт, я спросила у мамы, сколько ей нужно книжных стеллажей. Мы даже не успеваем стеллажи покрасить, мама на них сразу ставит книги. Посчитала, получается 200-250 погонных метров полок.

– И все? – удивилась мама.

– Издеваешься, дочь.

– Нет, не издеваюсь, просто у нас огромная библиотека. Сколько труды одних Толстых занимают. Среди них и папины, и мамины “Очерки славянского язычества”, а “Семантические категории языка культуры” – это самая свежая из них.

– Мы построили в свое время специальный двухэтажный сарай, он весь заполнен книгами. Назывался у нас Румянцевский музей. И туда свозили их из городской квартиры, где уже совершенно житья не стало из-за книг.

– Это, наверное, судьба многих московских библиотек. Делают евроремонты и перевозят книги, хорошо, что еще на дачу. Проблема потом искать эти книги.

– Мама так и делает. Она ищет день-два здесь, потом идет в Ленинку.

– Последний раз, да, не нашла, тем более сейчас, когда я подозреваю, что, может быть, они… сгорели.

Тут надо сделать мужественное отступление.

В марте прошлого года в этом доме случился большой пожар.

Они единодушно не хотят говорить на эту тему (поджог – неподжог), а дружно называют нынешнюю огромную стройку ремонтом и реставрацией. Благо, сохранилось множество фотографий дома, запечатлены все резные теремные купола и наличники. Мастера теперь под предводительством Феклы строго следуют этим документам.

Внутри, конечно, они кое-что поменяли, да и терраса была чуть шире с лестницей на второй этаж. Но она осталась, и по-прежнему ее называют “грибная терраса”.

– Я вам должна сказать, – продолжает Фекла, – что у моей мамы много достоинств, но лучше, чем она, никто не солит грибы. Есть люди, которые лучше маринуют грибы, но солят? Нет. Здесь у нас водятся черные грузди. Чернушки в солении становятся фиолетовыми, потрясающе вкусные. Их не надо вымачивать, они крепкие, редко червивые. К сожалению, на нашем участке пришлось вырубить несколько елей.

– Деревья обгорели или заболели?

– Ели теперь очень болеют в Подмосковье, по-соседству целые участки леса вырублены, короед-вредитель завелся. Нам пришлось помимо пожара спилить штук 10 огромных елок.

– Есть и положительное в этом: стало больше солнца, было темновато. Но под этими огромными елями, которые теперь срубили, росли грибы. Мы собирали под ними по 12 белых.

– История вашей дачи началась с какого года?

– С 1953 года. Специальное постановление у дедушки было. Дед был в эмиграции в Сербии. Они вернулись в 1945 году, им дали возможность остаться в Москве, квартиру дали, не посадили, повезло, потому что внуки Толстого, “зеркала русской революции”, мы это все понимаем и ценим, это единственное, за что можно быть благодарными Ленину в нашей судьбе. Судьба всех возвращенных людей, насильственно репатриированных, несколько миллионов, конечно, ужасна. Нас она, слава богу, чудом, из-за фамилии, миновала. Дедушка даже смог получить работу в университете.

– Дедушка написал сербско-русский словарь, преподавал эти языки в университете.

– Потом была крошечная квартирка в Москве, но хотелось ему дачу, и ему посоветовали через знакомых остановиться на Вербилках, хотя это было очень далеко. Брат его Владимир Ильич поселился ближе к Москве, на Клязьме. Дедушка сказал, я хочу там, где не зас…но. К сожалению, сейчас уже все зас…но, но такая была идея, там, где не зас…но. Надо сказать, что тогда гораздо быстрее они добирались до Вербилок, чем мы сейчас добираемся. Тепловоз ходил, час десять езды.

– Илья Ильич делал остановку в Дмитрове и любил ходить в привокзальный ресторан, где подружился с поваром еще дореволюционных времен.

Дедушка с бабушкой, получив этот участок земли, фактически могли построить свой первый дом, как они хотели и как могли. До этого эмигрантская жизнь была страшно бедная, и дедушка выстроил очень красивый “а ля рус” дом. Поскольку они с бабушкой выросли в имениях, это было такое микроимение, дом с длинной анфиладой комнат, страшно непрактичный, где не было кухни (как может быть кухня в барском доме?). Зато была ситцевая комната, огромная столовая, библиотека. Много разных комнат. Ванны тоже не было.

– Какая ванная, вообще воды не было!

– Вот такой дом он построил. А потом я уже его усовершенствовала, переделывала внутри, но все равно жизнь в анфиладе комнат для современного человека не очень легка. Там хорошо жить, когда вас один или двое и все комнаты твои, ты распоряжаешься как тебе удобно. Дедушка очень любил Вербилки, ездил здесь на мопеде за молоком, за сметаной, у него борода развевалась на две части, – продолжает Фекла.

– Вы все филологи. Что значит пословица: чем выше забор, тем лучше сосед?

Тут все дружно начали профессионально убеждать, что ни в одном славянском языке (а за столом сидели знатоки как минимум языков десяти) нет ничего подобного. Это новые русские придумали.

– Вам везло с соседями на даче? – уточняю мысль.

– Папа немножко изменил состав соседей, один его друг купил тут дом и еще один дом купил его коллега. Мы подтягивали сюда достойных людей.

– Кроме одних соседей, но с ними сейчас никаких отношений, там сменились поколения, они были очень нелюдимы.

– Соседи нас любят, подкармливают.

– Проснешься, а на террасе уже стоит корзина с яблоками. Мы тут же переработаем. Повидло, джем, пироги испечем, но все равно невозможно было все пустить в дело, такой был урожай. В этом году тоже кое-что есть: на терраске, где открыто окно в соседский сад, слышно, как по ночам яблоки падают.

Я стараюсь не приезжать в Вербилки одним днем, стараюсь даже глубокой ночью добраться, чтобы непременно проснуться на даче. Здесь так хорошо спится… Меня очень трудно выкурить за пределы участка, здесь я чувствую себя самодостаточной. Люблю здесь зимой на лыжах ходить, я приноровилась по ледяной Дубне кружочек навернуть.

– Гости любят вашу дачу?

– Да.

И любили ее всегда, предполагаю я. В подтверждение с удовольствием приведу цитату из интервью “РГ” Ольги Седаковой: “Отношения профессоров со студентами были удивительными. Никита Ильич Толстой (он был реэмигрантом, его семья вернулась, когда он закончил гимназию в Белграде) так же, как и его отец Илья Ильич Толстой, преподававший в Белградском университете, и как русские профессора в старые времена, любимых студентов делал “домашними людьми”. Нас приглашали на семейные обеды, мы брали книги из домашней библиотеки… И у других профессоров любимые студенты становились друзьями дома”.

Мы поднимаемся из-за стола, совершаем экскурсию по дому, частично еще находящемуся в лесах, но уже во многом обустроенном внутри.

В доме наконец-то появилась кухня. (“Здесь есть понятие обеда, в отличие от города, где все существуют в разных режимах. Этим очень хороша дача – все нормально питаются”). Появилась очень приличная для дачи ванная комната: раковину Фекла положила на извилистую деревянную панель, которую сама и выстругала. Они сами клеят обои, часто по нескольку раз, чтобы найти гармонию. Абажур – ее ноу-хау, можно перемещать над столом в зависимости от величины компании.

С тканями – любимой мануфактуры “Трехгорки” – Фекла творит чудеса. На мансарде, в спальнях, как она говорит, пять минут работы степлером – и у вас голубое небо и ситцевый луг впридачу… Одна лампа привезена из Италии, другая – из Америки, от осевших там потомков Толстого… Диван она притащила со свалки, скоро его передрапирует так, что антиквариатчики ахнут. Старый буфет по объявлению – только заберите – привезла из одной древней московской квартиры. Его она отреставрирует.

Фекла показывает дом, который они сознательно решили оставить дачей, а не перестроить в коттедж. Тут по-прежнему дышит не убитое никаким сайдингом дерево.

Тут можно спать под балдахином с сеткой, спрятавшись от злых комаров. Все говорит о том, что здесь живут не только люди, но и вещи с биографией.

Веселые и практичные задумки Феклы не претендуют ни на какой стиль.

Они сами стали стилем.

– Фекла, если не секрет, какой у вас лучший день на даче?

– Когда не надо сегодня ехать в Москву.

ОПРОС “РГ”