Наталья анисимова актриса личная жизнь

Премьера нового фильма Павла Руминова «Love Machine» или «Машина любви» состоялась в рамках Московского кинофестиваля, где картина открыла программу «Фильмы, которых здесь не было». После этого прошло несколько специальных полузакрытых показов в Москве и в Вологде на фестивале Voices. Это, пожалуй, самая неоднозначная и откровенная картина в фильмографии режиссера, так как в фильме он исполнил главную роль вместе со своей девушкой и рассказал историю их неудачного расставания. Достаточно посмотреть трейлер (на всякий случай, предупредим: фильм явно «18+», соответственно, трейлер — тоже) или прочитать синопсис, чтобы понять на какой серьезный эксперимент пошел режиссер.

Павел Руминов на показе своего фильма «Love Machine»​ / Фото: Виктор Вытольский

— Почему ты решил снять этот фильм?

Павел Руминов: Я не знаю, это как-то само случилось, внезапно. Когда ты делаешь полумейнстримовый фильм типа «Статус свободен», то должен быть более аккуратным, внимательным, строгим. Начинаешь скучать по эксперименту и прям на физическом уровне ощущаешь необходимость сделать что-то необычное, не зная, к чему это приведет. Это чистый азарт, потребность в игре, как в той истории про Боба Дилана, который решил больше не писать музыку и ушел в какую-то деревню без гитары, но все равно музыка его нашла. Он говорил, что «выблевал эти песни, избавился от них и почувствовал себя хорошо». Это физиологический процесс, и я чувствую себя хорошо: он был доведен до конца, мне удалось избавиться от этого фильма.

Показ фильма «Love Machine»​ / Фото: Виктор Вытольский​

— Как ты определяешь жанр «Love Machine»?

Павел Руминов: Чтобы определить жанр, мне сначала нужен дистрибьютор, а пока его нет, я скажу как Майлз Дэвис: «Только не надо меня загонять в рамки этого скучного слова «Джаз». Мы делаем новую литературу, новое визуальное порно, но не кино, поэтому еще нет аппарата для восприятия нашего фильма. Для этого нужно представить, как писатель будущего создает свою книгу, личное, индивидуальное, вне индустрии. Очень ценно получить в кино то ощущение открытия, которое мы получаем от литературы или от музыки.

Я удивляюсь, сколько прекрасных людей делает множество чудесных личных фильмов, которые иной раз не хочешь и смотреть. Но когда ты посмотрел, думаешь: слава Богу, что этот фильм вынул меня из этого мейнстримового заповедника, в котором мы пасемся так много лет и от этого начинаем мыслить квадратно. Если ты будешь думать как Спайдермен, тебе это никак не пригодится, при помощи насилия и убийства злых людей ты ничего в своей жизни изменить не сможешь. Потому что жизнь амбивалентна, а за убийства сажают. Это Спайдермена не сажают, потому что он им нужен для второй части.

Кадр из фильма «Love Machine»

А я знаю, что есть «Love Machine» и буду думать о следующем фильме, за то время, которое мне отпущено, я могу сделать еще две картины по этой технологии. Я подступался к ней очень долго, в сети можно найти мой фильм «Два часа», которой тоже снимался без продюсеров или чьей-либо помощи. Или мои многочисленные видео на YouTube или Vimeo, которые я снимаю из чистого интереса к тому, чтобы делать что-то. Это тоже долбанная потребность создавать, ее нельзя игнорировать. Грустно, если бы я продолжал снимать фильмы, предназначенные только для проката, а с «Love Machine» я чувствую себя таким иранским диссидентом.

— Режиссером «Машины любви» ты называешь Джеральда, кто это?

Павел Руминов: Ну, это Джеральд, он есть у каждого, зачем спрашивать, кто такой Джеральд? Это тот, кто проступает в каждом человеке, когда он в пятницу выпивает. У каждого он свой. Он просто более открыто выражает себя, и часто ему нечего сказать, он достаточно агрессивен и помешан исключительно на сексе. Это часть тебя. Найдите его и установите с ним контакт, с его желаниями. Он абсолютно асоциален, живет моментом, изменяет своей жене без зазрения совести, но он не злодей. Он тот, кто изобретает, кому любопытно. Это как в романе «Странная история доктора Джекила и Хайда». Есть доктор Джекил, который помнит и знает, что такое норма, что такое хорошо и плохо, а внутри него есть мистер Хайд, который творит там разные бесчинства. У меня он называется Джеральд.

Кадр из фильма «Love Machine». Наталья Анисимова и Павел Руминов

— Как проходили съемки, в чем их специфика?

Павел Руминов: Съемки проходили по такой нелинейной системе, что рассказывать о них, все равно, что описывать создание романа или музыкального альбома. Часть фильма построена на традиционном кинематографическом процессе — три дня мы снимали основную историю, которую уже потом в течение года дополняли разными досъемками, отдельными кадрами, переснимали что-то. Это как с записью музыки, когда тратишь некоторое время на запись треков, а потом год на сведение, перезапись и дополнительные дорожки, чтобы песня зазвучала.

Это более свободный процесс, он не зависит от жесткого графика. В нем мысль не ограничена ничем, кроме как твоими физическими и финансовыми возможностями, никакой цензуры, исходящей извне. Суть в том, чтобы выбрать такую историю и создать такую технологию, при которой нас бы ничто не сдерживало и мы смогли бы сфокусироваться на самых интимных и личных моментах, которые можно было снять в любое время. Я считаю, что проблемы отечественного кинематографа не существует, потому что кино, которое способно увеличить сердце до размеров Гренландии, можно снять в спальне и за небольшие деньги.

— Ты сам монтировал фильм?

Павел Руминов: Конечно. Но в какой-то момент, когда мы пытались успеть в Канны, мне помогали ребята — Сережа Каспаров и Надя Кудинова, они собирали какие-то блоки для ускорения процесса. Надя — студентка, я увидел ее на своем семинаре, сказал: «Надь, пойдем, ты попрактиковаться хочешь? Вроде я могу тебе довериться, чтобы ты мой член монтировала». Но это было еще за год до окончания, а после того, как мы в Канны не попали, я уже монтировал в спокойном режиме. Для меня создание материала похоже на работу с фортепиано. Ты должен собрать фортепиано со всеми нотами и оттенками звука — черными и белыми клавишами. Когда ты его собрал, важно, чтобы не было выпадения клавиш, и ты уже с ним работаешь. А когда я чувствовал, что мне чего-то не хватало, я это доснимал: спящую Наташу или моменты с сексом, например.

— Вы сами снимали сцены с сексом?

Павел Руминов: На 70%, остальную часть снимали другие люди, наши друзья.

Кадр из фильма «Love Machine»

Наталья Анисимова: Все те сцены, где задействовано много людей, естественно, снимали два оператора. Например, когда я к Маше прихожу с бензопилой. Там еще был звукорежиссер, который прятался на балконе, чтобы можно было задействовать всю квартиру. Но моменты одиночества персонажей, когда я одна кушаю или танцую с пилой, или когда Паша разговаривает или сидит в кафе — мы снимали сами.

Павел Руминов: Это и подразумевает подход к кино как к литературе — чтобы камера была для тебя доступна так же, как и клавиатура с текстовым редактором.

— На что снимали?

Павел Руминов: На ту же камеру, на которую сняли «Я буду рядом». Canon Mark II очень человечно снимает, очень тепло. Она хорошо подходит для психологического человеческого кино.

— Наташа, а ты испытывала какие-то моральные трудности? Ведь это очень сложная личная история, которую вы выносите на суд зрителей.

Наталья Анисимова: Естественно, вообще эта история была для меня очень трепетной, таким «болевым телом», когда ты касаешься какой-то темы и точно знаешь, что к этому не равнодушен. Мне было очень тяжело, когда мы снимали, иногда я могла прийти домой и начать плакать. Естественно, я понимала, что все увидят кино, и сначала у меня были даже какие-то панические атаки по этому поводу.

Показ фильма «Love Machine»​ / Фото: Виктор Вытольский​

Одна актриса в интервью сказала: «Самое главное при выборе роли не думать, как на это отреагируют твои родители, иначе ты не актриса». И это как раз первое, о чем я подумала. Но я решилась на съемки, почувствовала, что эта история правдивая и сильная, мы многое можем сказать через нее об отношениях мужчин и женщин. Мне с детства было интересно бороться со своими страхами. Я всегда каталась на самых страшных американских горках, или боялась нырять в воду, но специально это делала, чтобы переступить через страх.

С этим фильмом то же самое — я очень боялась, что мы его снимем. Может, не всегда Паше об этом говорила, но я ему доверилась и решила пройти через это. Как, например, актриса в фильме «Рассекая волны» прошла через несколько глав с Ларсом фон Триером. Я думаю, что такая актерская игра как у Эмили Уотсон просто так не достигается. Ты настолько погружаешься, что не сразу понимаешь, где реальность, а где вымысел. Ты достигаешь такого состояния потока за счет длинных дублей по 2–3 часа, когда пропадает осознание себя как личности, как Наташи, ты просто сливаешься со своим персонажем. Понятно дело, что мы играем там себя и не себя, но все равно это персонажи, я в реальности с пилой не приходила, горло себе не резала и звезду не рисовала.

Павел Руминов: «Я» — это вообще такая профанация. Это как раз и есть разделяющее мышление. После команды «Начали» начинается некая игра, но люди и сами себе могут давать команды. Люди всегда кого-то изображают, переходят из одного состояния в другое. И в данном смысле кино — это состояние открытости, за счет того, что мы играем во что-то, и никто не будет наказан, все очищены от того, чтобы размышлять о своих действиях и реакциях. Человек предстает в большем естестве, от него исходит другая пульсация, его труднее определить как «добрый» или «злой». Этих определений нет, и как раз это состояние тебя внутри кадра, все эти проявления — это «ты».

Кадр из фильма «Love Machine»

Благодаря игре твое «Я» растет, ты становишься шире. И в этом отличие от игры, скажем, в сериале, где движет желание соответствовать четко прописанному сценарию и все время его вспоминать. Здесь — наоборот. Это прекрасно использует Теренс Малик, его фильмы в чем-то близки тому, что я пытаюсь сделать. У него есть интересная техника под названием «торпедирование», когда Кристиан Бэйл входит в кадр, а другие специально подготовленные люди, которых он даже не встречал в течение съемочного дня, вступают с ним в контакт без определенной цели поперек его сцены. Они как бы отвлекают его и вне плана могут о чем-то спрашивать, вовлекая его в какое-то общение или действие.

Малик «торпедирует» основного героя, создавая поток жизни, потому что в реальности наши намерения все время сталкиваются с какими-то случайными обстоятельствами и у нас возникают ответные реакции — удивление, растерянность и другие интересные состояния. Но в данном случае с Наташей мы пошли дальше и просто тупо друг друга «торпедировали», никто не знал, что делать. В частности, я «вырубил» ее при помощи полбутылки рома, который вылил ей в глаза. А она стала меня атаковать как отца и напомнила мне о моем сыне и о том, что я ушел из семьи.

Кадр из фильма «Love Machine»

Наталья Анисимова: Я это сделала специально, чтобы вывести его. Или, например, мне нужно было со звездой прийти в компанию людей, зная, что там Паша со своей новой девушкой. Я даже в какой-то момент реально подумала, что так оно и есть. Испугалась немножко, если честно, эмоции были такие настоящие.

— Наташа, есть ли принципиальная разница в работе с Пашей и другими режиссерами?

Наталья Анисимова: Ну, конечно, я вообще обожаю импровизированные диалоги, особенно с Пашей. Мы очень часто так разговариваем при друзьях и это уже сложившаяся манера общения. Когда у тебя прописана сцена — ты все-таки актер и знаешь, к чему она приведет, но когда ты можешь удивляться прямо в процессе, это очень здорово. Это как в клубе — когда не знаешь, какую сейчас поставят песню и удивляешься: «Вау! Вот это классно!». Только в этом случае песня звучит из твоего рта. Причем когда Паша импровизирует, он четко осознает, что мы делаем, и одновременно отдает режиссерские указания. Он настолько органично существует в двух этих задачах одновременно, но далеко не каждый режиссер сможет так снимать.

Кадр из фильма «Love Machine»

Павел Руминов: На самом деле, я считаю, что у каждого свой метод, если это соответствует твоему темпераменту и возможностям, значит ты находишься в своей стихии. Здесь речь идет о поиске этой органики и о том, чтобы не бояться выглядеть белой вороной. Мы просто испытываем страх делать то, что менее принято. Я начал этот процесс еще же раньше в фильме «Я буду рядом», когда почувствовал, что нахожусь на грани какого-то открытия, которое буду использовать впредь, и оно будет моей системой. «Дизлайк» так же снят импровизированным диалогом.

— Ты говорил, что у вас сломался жесткий диск с черновой версией фильма, как вы выкрутились?

Павел Руминов: Часть меня настолько была рада, чтобы этим не заниматься, что я спокойно на это смотрел.

Наталья Анисимова: У Паши есть такая черта, что он продумывает все самые плохие варианты заранее. Он говорит: «Ну все, жесткий диск сломался, пишем Стасу Тыркину, что фильма на ММКФ не будет. Будем другими делами заниматься».

Павел Руминов: Я правда могу быть спокойным в каких-то ситуациях. Наташа помнит, когда у меня гигантский проект слетел у Бекмамбетова, а я еще за -5 секунд был спокоен. Меня задевают какие-то другие моменты. Мне иногда тупо не нравится, как мы живем в кино. Я имею в виду автоматические действия, паранойя, как мы друг друга держим в тревоге, страхе, этой бессознательной хрени. Я боюсь вещей, которые отравляют мой день, мое существование, а не какие-то карьерных моментов.

Павел Руминов

С годами ты уже не испытываешь разочарования, что фильм не запускается. Тебе чисто для здоровья полезно закончить какой-то сценарий. Вот сейчас я написал сценарий с которым, видимо, ничего не произойдет в очередной раз, но я не чувствую разочарования. Удача в этой позиции — как развернуть восприятие вещей. За счет нее физически меняется структура мозга и тебе уже не больно за что-то.

— Вы показывали фильм на ММКФ и на фестивале Voices в Вологде, отличается ли реакция зрителей?

Павел Руминов: Мне в Вологде понравилось больше, там была простая аудитория, воспринимавшая наш фильм как фильм. При всей своей экспериментальности он очень прост эмоционально. Мне кажется, что в Вологде, в отличие от Москвы, его смотрели не как некий ответ Гаспару Ноэ, а как современную версию «Москва слезам не верит» — обычную мелодраму про любовь.

—Тебя не раздражает постоянное сравнение вашего фильма с «Love» Гаспара Ноэ?

Павел Руминов: Да нет, это просто как тема-паразит, некий вирус. Понятно же, что сравнение абсолютно искусственное. Есть такое выражение «Сomparison is not reason», сравнение — это не аргумент. Поэтому все, что касается Госпара Ноэ и его фильма — это искусственное совпадение. Просто мозгу нужно все явления в какие-то группы загонять, что естественно. Совпадение состояло в том, что появился «Love» и в тот момент, когда мы снимали наш фильм, это выглядело как знак — что «нормальный режиссер» снял порнофильм.

Кадр из фильма «Love Machine»

Мы всем тоже отчетливо говорили, что мы снимаем порно. Когда мы первый раз подавали наш фильм на Канны, я прочел описание фильма «Love», но у нас уже была готова к тому времени первая монтажная версия фильма. Нам отборщики сказали, что за порно в этом году отвечает Гаспар Ноэ и нас не взяли. Что вполне нормально, он известный и хороший режиссер, он должен был быть в Каннах, я их понимаю. Хотя они могли взять оба фильма, и это было бы весело.

— Как вы будете продвигать фильм в дальнейшем?

Павел Руминов: С этим фильмом мы собираемся получать удовольствие, а любое такое планирование привносит какое-то напряжение. Я думаю, что все само собой будет происходить по настроению, я никуда с ним не тороплюсь, вряд ли он потеряет актуальность. Если ничего не произойдет такого, то через полгода мы выложим его в открытый доступ. Для этого он и снимался.