Наталья рожкова биография личная жизнь

Наталья рожкова биография личная жизнь thumbnail

16 июня вечером в театре «ОКОЛО дома Станиславского» — один из последних перед закрытием сезона спектаклей, «Оккупация — милое дело. О, Федерико!»

На сцену выйдет и актриса Наталья Рожкова. У нее масса поклонников; она — лауреат огромного количества конкурсов и с ее-то голосом могла покорить эстрадный Олимп, но слава никогда не была ее самоцелью. «У меня есть сердце», — пела в фильме «Ликвидация» ее героиня. А если есть сердце, оно болит… О чем оно болит у нее, актриса и певица рассказала «ВМ».

Перед встречей вычитываю в сети, что Рожкова чуть не стала клоунессой. Пока усаживаемся пить кофе, сразу и спрашиваю об этом.

НЕ ПЕВИЦА, НЕ АКТРИСА

Наталья, а правда, что вы учились на клоунессу? Если так, фантастический коктейль получается: актриса, певица, клоун…

— Это в интернете написано? Все-таки нет. Но студенткой Киевского эстрадно-циркового училища была, только училась на эстрадном отделении. Конечно, жонглировать нас тоже учили, да и кувыркаться я умела.

А петь когда решили?

— Да я всегда пела… Года в четыре, мне мама рассказывала, на всю улицу голосила «Парней так много холостых…» А потом в какой-то передаче услышала голос Людмилы Звездогляд, ныне, увы, почти совсем забытой. Было сказано, что она окончила эстрадно-цирковое училище в Киеве. И я ринулась туда поступать! Папа расстроился: она будет на подпевках у Магомаева?! Ему казалось, в эстраде есть что-то ужасное, а то и порочное.

Только потом уже, когда я стала лауреатом каких-то конкурсов и когда его знакомые по гаражу говорили — вот, видели дочь твою по телевизору, — был доволен.

Судя по всему, к сцене он отношения не имел…

— Нет, он был авиационным техником, так что детство мое — это бесконечные военные городки. Украина, Камень-на-Оби, Польша…

Папы нет уже. А сейчас мне как-то очень хорошо от того, что восстанавливается армия. На параде смотрела в небо, летят самолеты — думаю, ох, папа, видел бы ты! Вот бы порадовался!

Готовясь к встрече, слушала ваши песни. Сколько же у вас… голосов? От звонкого колокольчика и чистого бархата в романсах — до разудалого, шансонного варианта, «с трещинкой». А есть еще голос-надрыв… Откуда все это берется?

— Не знаю, если честно. Просто найти голос в песне — процесс непростой. Кто его знает, как срабатывает этот механизм…

Ты просто понимаешь в какой-то момент, что эту конкретную песню нужно петь так — и никак иначе. Они должны встретиться — песня и голос, подойти друг другу.

Воедино слиться?

— Наверное, так. Вот, скажем, изучая иностранный язык, вы обязательно слушаете записи носителей языка и пытаетесь сначала копировать произношение. Изменишь его — изменится и речь, а то и смысл.

Примерно то же самое происходит, мне кажется, когда ты с песней знакомишься… У настоящих песен есть вкус и аромат, я их чувствую — голосом, нутром. «В парке Чаир» — помните? Перезвон хрустальный. Как объяснить вкус? Только чувствовать…

Есть понятие «ваших» песен — и «не ваших»? Вот недавно в репертуаре у вас появились песни Клавдии Шульженко. Они — ваши?

— Какие пою, все — мои! А уж песни Клавдии Ивановны…

Вот странное дело: эти наивные, с простенькими словами песни, что сейчас перешли в категорию ретро, трогают за душу так, как мало какие из современных. В ее «Давай закурим» важно все — и ее интонации, и особое произношение звуков. Правильно исполненная песня не отпускает.

Кто вы в большей степени — актриса или певица?

— Нечто смешанное, судя по всему. Или и то, и другое, взятое по отдельности. Честно сказать, актеры меня не очень-то воспринимают как актрису, тем более что ролей, по-настоящему драматических, типа Нины Заречной, у меня и правда нет. Ну а певцы не видят во мне певицы, поскольку я актриса, хотя все мои герои — поющие. Выходит, я где-то посередке. Так и живем.

ТЕАТР С ЛАДОШКУ

Но все-таки место вашей постоянной «прописки» ныне — театр Юрия Погребничко «Около дома Станиславского». Как вы там оказались?

 Знаете, моя эстрадная жизнь, в общем-то, складывалась хорошо. Жила вроде себе в удовольствие, песенки пользовались успехом, получала разные дипломы. Кажется, чего еще? Но внутри росло какое-то смутное неудовольствие…

Я тосковала по чему-то другому, более глубокому. Искала это нечто, писала легкие стихи. А потом вдруг написались другие — плачи. Попросила композитора Глеба Мая написать для них музыку. Так вышла вторая пластинка, «День первый» — уже на несколько иную аудиторию, более узкую. И тут мне позвонила Лиля, жена Юрия Погребничко — мы с ней учились вместе, и предложила — Наташ, а не хочешь спеть у нас в «Трех сестрах»? Я спела. А когда увидела, что и как происходит у Погребничко, начала в этом театре… застревать. Так и осталась. Поняла, что это — мое.

Что же вас так зацепило?

— Там другая атмосфера. Качественно. Я страдала от легкомыслия, а тут получила что-то совсем другое. Вот мы говорили про ретропесни — наивные, но сердцем написанные. Их петь — одно удовольствие.

А у Погребничко…

Думаю, человеку комфортно только тогда, когда он нашел свое пространство. Я свое пространство нашла в его театре.

Есть вещи, на которые можно смотреть до бесконечности — вода и огонь, шелестящая листва, другой берег реки. Так в Ереване я неотрывно смотрела когда-то на Арарат. Именно эти впечатления и составляют нас… Но мудрить с восприятием не стоит. Не надо пытаться объяснить то, что объяснять не надо — прими сердцем, и будет хорошо.

Настоящее искусство не нуждается в объяснении?

— Ну, наверное да. Во всяком случае у Юрия Николаевича — так. Вот ставил он «Молитву клоунов» — дивный спектакль по Чехову. Написал сценарий, который был собран из кусочков разных чеховских пьес, и каждый переливался — из одного в другой. Те, кто понимали, откуда взяты эти кусочки, были готовы к восприятию предложенного, считывали единую ткань спектакля и были в восторге. А пытаться объяснить детали… Разве возможно?

—  После того как вы работали в Театре эстрады, в «Лужниках», на крупных площадках и стадионах, не смутил театр размером с ладошку? Он прекрасный, но ведь камерное дитя…

— Камерность театра — это особая история. Зрители приходят к нам сдать какие-то свои эмоции и получить эмоции другие. Их настроение я могу почувствовать еще до спектакля. Стоишь за кулисами, слушаешь легкий шум и вдруг понимаешь — какие они сегодня, зрители.

Восемь рядов всего. Рукой дотянуться до каждого можно…

— Помните, в «Сталкере» камера бежит над водой? А в воде — чего только нет, от обрывков какого-то мусора до икон.

Я уловила в театре это. Мне в работе с Погребничко важно это состояние, когда нет никакого смысла детально разбирать, что именно хотел сказать режиссер, поместив сюда обрывок, деталь, а туда — нечто большее. У нас люди приходят на один и тот же спектакль по несколько раз, и хотя в нем ничего не поменялось, каждый раз считывают и видят разное.

У Погребничко есть свой метод и способ. Мы совпали.

Метод Погребничко… В чем он?

— Я могу дать лишь свою версию, то, как я понимаю его театр. Актер у Погребничко — инструмент, работающий в пространстве, здесь и сейчас.

Он и зал — это сумма неслучайного. Есть рисунок, по которому актер двигается по сцене, осознавая себя в присутствии зрителей.

Текст возникает из паузы. Между словом и действием есть маленький люфт, дающий энергию жеста…

Вот представьте, например: когда мы едем на машине, за окном мелькают люди, пейзажи, дорожные столбы и знаки, что-то еще. А в памяти остаются общее впечатление и только самые существенные вещи.

Вот так, наверное, я бы «перевела» его способ. Я непонятно объясняю?

Наверное, есть вещи, которые словами вообще объяснить невозможно.

— Вот, знаю! Смотреть спектакли, поставленные в «Около», — это как… чистить лук! Кто-то снимет одну шкурку, внешнюю кожицу. Кто-то — следующий слой. А кто-то — пять слоев. Каждый видит свою картинку. Но главное — зритель видит спектакль настолько глубоко, насколько готов видеть его в конкретный момент. У Юрия Николаевича не надо сводить вместе детали.

Сами сведутся. И все объяснят.

В потрясающем спектакле «Перед киносеансом», в котором заняты вы, точно «шкурок» много. А вы его как понимаете? Ведь кто-то его смотрит и смеется, а кто-то плачет…

— Все герои там проживают жизни, выкладываясь полностью. Но их время — лишь до третьего звонка. Потом все заканчивается: начинается сеанс, иначе говоря — жизнь.

Уже без них. Чтобы эта жизнь началась, они должны были сделать все, что могли. Как-то так. Может, вы иначе воспримете.

Кроме театра, вы сейчас работаете где-то?

— Время от времени снимаюсь. После «Ликвидации» меня стали приглашать выступить с концертной программой.

Предложения разные, иногда для меня не очень интересные. Но надо зарабатывать, все мы люди. Слава богу, нынешняя моя ретропрограмма зрителям нравится. Они удивительно реагируют на ретро!

Как вы думаете, почему сейчас у многих тоска по старым временам? И ретропесни в фаворе.

— Так ведь то было — живое! И написаны они сердцем. Мы оторвались от нормального, размеренного мира. Я в ужас прихожу от промзон. Понимаю, что кто-то должен там работать, стоять у станка, и думаю — как же они там? Я бы там не смогла, это не мое пространство. Знаете, я недавно вдруг как-то очень четко поняла, в чем смысл деревенского сидения на лавочке. Он не в сплетнях и не в семечках.

Просто ты сидишь, а мимо бежит ребятня, старик прошел, телега проехала, девушка с коромыслом проплыла… Смотришь на эти простые картины и имеешь возможность наблюдать течение жизни — размеренное, с достоинством текущее. А что мы видим в нашем ритме? Вот и песни ретро — они оттуда же. Незатейливые «Ландыши». «Белая Ночь». «В парке Чаир».

Наталья Рожкова: Наверное, я просто «белая ворона»...

31 марта 2016 года. Наталья Рожкова стала гостем Клуба пресс-секретарей, заседания которого проходят в редакции «Вечерней Москвы» / Фото: Игорь Ивандиков, «Вечерняя Москва»

ПО БОЛЬШОМУ СЧЕТУ… К СЕБЕ

Вы — человек творческий, яркий. И без снобизма. Вы настолько требовательны к себе?

— Ну… Как вам сказать… Однажды, например, я поняла, что многих раздражаю. У меня иногда на лице написано совсем не то, что происходит внутри, и это «не то» неправильно «считывают». Как-то ехала в автобусе, посмотрела в стекло — а отражаюсь не я.

Будто чужое лицо какое-то.

Расстроилась. Да, я себе предъявляю счет. Счета. И надо бы уже принять себя такой, какая есть, но не получается.

Не сердитесь на вопрос: может быть, этот диссонанс оттого, что вы себя внутренне ощущаете на какой-то иной возраст?

— Да лет 25–28 мне! Честно! Так и не повзрослела. И как этого другие не замечают?

Что вас тревожит — не как актрису, поющую чудесные песни, а просто — как женщину?

— Да то же, что и всех нормальных людей, я думаю. Я двадцать пять лет жила на Украине, училась, вышла замуж, столько друзей и родственников там, а теперь!.. Как чужие. Не понимаю… И болит это страшно. А в последнее время часто думаю о маме. Когда ее не стало, я так остро поняла, какими мелочными и глупыми были мои обиды и даже претензии к ней… Вообще это очень тяжелая история — поколенческие взаимоотношения, отношения отцов и детей. Я думаю, наших детей очень мучает то, что они вынуждены чувствовать себя нам обязанными.

Это создает массу проблем, хотя ближе-то никого нет. Когда не стало мамы, только дочка мне очень помогла. Это непередаваемое чувство — когда тебя поддерживает твой выросший ребенок. А я вечно — то скажу что-то не так, то сделаю так, как ей не нужно. Зачем? Хотели как лучше, а вышло как всегда… Ругаю себя потом и за это тоже. Хотя, конечно, люблю себя и пожалеть, и оправдать. Но с годами стала как-то честнее к себе относиться. Начинаю понимать: ну, хорошо, с твоей точки зрения — тебя обидели. А с другой точки зрении не права-то — ты! Люди-то все — разные, с разным «рисунком», и куда и зачем ты лезешь?

Оправдывать все себя любят. Но мне кажется, вы себя не ругаете, а просто препарируете.

— Я не только других, я саму себя часто раздражаю. Тем, что обожаю наступить на старые грабли. Что терпения во мне нет. Иногда рубану с плеча, ляпну что-то, потом думаю: Наташа, да что ты?! Кто тебя толкал под локоть? Наверное, многое в моей жизни пошло не так, как могло бы, потому, что я какая-то ворона…

Сразу ваша песня «Белая ворона» вспомнилась. Там такие слова: «Нерадивая, гордая, смелая…» Она белая была.

— Белая… Эта песня для меня была и остается особой историей. Ничего во мне особого не было и нет, но я все время себя ощущала белой вороной.

Правда! Я все время шла по чувствам, понимаете? А в нашей профессии это путь к провалу. Связи налаживать не умела никогда. В компании окажусь — вроде все мне и рады, а я как-то не вписываюсь, что ли… Или у меня внутреннее такое впечатление складывалось. В свое время много ездила с киношниками на всякие фестивали. И внешне все гладко вроде — сидели, смеялись, я анекдоты могла травить весь вечер под общий хохот. А все равно ощущала себя как-то отдельно от всех.

Может, вы просто не вписываетесь в наше время со своим желанием петь непростые песни, искать сложное?

— Ну как не вписываюсь… Ничего такого во мне нет. Может, разве что, я одиночка… Люблю одиночество — при том, что невероятно люблю своих близких. Для меня, скажем, в Сергиев Посад поехать, в лавру, с кем-то — это одно, а самой по себе — совсем другое.

А что на вас произвело самое сильное впечатление за последнее время?

— Вот, к стыду своему, совсем недавно лишь открыла для себя Шмелева. Читала его и плакала. Но это нормальная реакция, мне кажется. Раньше я что читала? Фантастику, детективы. А теперь — все, это — не идет. Ведь впечатления от прочитанного или увиденного — это как еда. Наелся — и чувствуешь себя или хорошо, или плохо. Теперь есть потребность в «твердой», настоящей пище. И книги читаешь другие, и не все без разбора смотришь. Времени мало, не хочется «травиться» ерундой. Как и интернет для меня — пятнадцать минут, и я будто отравилась. Да я в него и не захожу, только по необходимости. Ну а время наше… Какое есть. А вот как мы его расходуем? Я в первую очередь про себя! Для меня даже простые телефонные разговоры это проблема — физически чувствую: время идет, а все — ни о чем.

Так, сколько я у вас времени отняла?!

А вот тут — зря вы. Мы бежим все. А выговориться — тоже нужно…

СПРАВКА

Наталья Владимировна Рожкова родилась 6 марта 1954 года, окончила Харьковское музыкальное училище по классу скрипки, затем работала учителем музыки.

Окончила Киевское эстрадно-цирковое училище. Была солисткой Киевского театра эстрады, с 1985 года — актриса Киевского мюзик-холла, с 1989 года — худрук театра песни «Черный Арлекин». Выпустила музальбомы «Как нарисовать птицу» и «День первый». Под именем Наташа Рожкова стала популярна в 80-х годах как исполнительница жанровых песен («Песенка клоуна», «Маленький гном»).

Одерживала победы на международных и всесоюзных конкурсах, затем выступала с драматическими песнями. С 1991 года — актриса театра «Около дома Станиславского». Заслуженная артистка РФ.

Источник

Театр «Около дома Станиславского», у которого в этом году юбилей, можно сказать, широко известен в узких кругах. Но на самом деле эти круги не так уж узки. У этого театра есть поклонники, которые посещают все спектакли не по одному десятку раз. Иностранная публика замирает от восторга и приглашает на все новые и новые

– Наталья, как вы, эстрадная киевская певица, оказались в уникальном камерном театре Юрия Погребничко?

– В течение десяти лет я вела замечательную эстрадную жизнь. Закончила я харьковское музыкальное училище, потом поступила в киевское эстрадно-цирковое. Пела на эстраде, побеждала в разных конкурсах. В 1980-м на всесоюзном конкурсе артистов эстрады стала лауреатом первой премии, потом поехала на Братиславскую лиру, получила диплом ЮНЕСКО. Работала в киевском мюзик-холле… А потом стала писать стихи. И не столько на бумаге, сколько напевала сразу. Выпустила одну пластинку с эстрадными песенками, она пользовалась успехом. А потом написала совсем другие стихи – кричалки, плачи – и попросила московского композитора Глеба Мая написать на них музыку. Так вышла вторая моя пластинка, аудитория у нее была уже несколько другая, совсем не такая обширная. И существовала я, тоскуя по чему-то необычному. И тут мне позвонила Лилия Загорская, моя подруга, с которой я вместе училась в Киеве и которая уже к тому времени была актрисой театра Юрия Николаевича Погребничко и его женой. Она предложила мне приехать, спеть пару романсов для спектакля «Три сестры». Так я попала в Москву, работать в которой раньше боялась. И в этом театре я осталась навсегда.

– Как вы поняли, что это именно то, чего вам не хватало в жизни и творчестве?

– Потому что это действительно место необыкновенное. Главное здесь – личность самого Юрия Николаевича, его способ работы с актерами. Здесь его мир, с которым ты «сплавляешься», и тебе там хорошо.

– Кстати, почему ваши спектакли так любят за границей? Разве иностранцы понимают что-то в нашей русской тоске?

– Они очень хорошо все понимают. Но что мне очень нравится, что они не пытаются найти в наших спектаклях что-то особенное, не анализируют их. Они смотрят их так, как человек может смотреть на то, как плывут облака. На огонь или воду… Люди могут долго смотреть на это, не отрываясь, и никогда не скучают. И в наших спектаклях есть что-то такое, необъяснимое. В других театрах – своя другая история, а зритель этого театра, если он, придя сюда, находит свое пространство, то он сам приходит потом и пять, и десять раз, и потом приводит своих друзей.

– В вашем театре и костюмы словно отдельные персонажи? А кто художник в «Около»?

– У нас был совершенно необыкновенный художник – Юрий Кононенко. Юрий Николаевич Погребничко учился с ним в молодости. И очень долгое время Кононенко делал декорации ко всем спектаклям. Как он мог оформлять пространство! Получалось, как в моей любимой «Сказке сказок» Норштейна. Художник был потрясающий, и вот на его волне театр продолжает жить и сегодня. Некоторые наши старые спектакли идут с тогдашними декорациями. Для новых рисует эскизы и делает костюмы Надежда Бахвалова. Она, конечно, делает их по-своему, но все-таки старается не потерять настроения Юрия Кононенко и самого Погребничко, конечно.

– Кажется, что когда поете, то вы совершенно не защищены, открыты зрителю…

– Да, я не умею закрываться от зрителя. Когда я работаю, я, естественно, открываюсь человеку, который приходит в зал. Он видит это и тоже открывается навстречу, и это нам позволяет дышать вместе, в унисон.

– Когда вы почувствовали, что станете певицей?

– Из детства мне сразу вспоминается картинка: степной город Оренбург, жаркое лето, бабушка Зина приехала ко мне из Подмосковья, она ведет меня за ручку, мне четыре года, и я громко-громко на всю улицу пою: «Огней так много золотых на улицах Саратова»! Тогда только вышел фильм «Дело было в Пенькове»… Так что я всегда пела: и в детском саду, и в школе, везде-везде.

– Вы исполнили роль певицы в сериале «Ликвидация» и на встрече с режиссером Урсуляком сказали: ну вот, жизнь моя изменилась, теперь люди меня узнают. А не было желания использовать эту историю как трамплин, начать выступать в больших залах?

– Ну, так и есть, теперь, когда заходит речь об актрисе Рожковой, говорят: «Это певичка такая эстрадная была, еще в «Ликвидации» пела». И сразу все узнают. Я хотела, может, и большие залы собирать, и популярной быть. Только мало одного желания, нужны силы, средства, возможности. Недавно у меня был творческий вечер в «Доме актера». Но это было, по ощущению, будто позвал гостей в воскресенье, в хороший день, чтоб попеть какие-нибудь песенки и что-нибудь вспомнить.

– В Интернете выложили клип на вашу песню о пожилых актерах?

– Клип? Я просто песню записала. Это, наверное, кто-то из поклонников постарался, видеоряд записал. Считаю, что помощь пожилым актерам – вещь необходимая, хотя обычно им рассчитывать приходится только на себя.

– Наталья, когда у вашего театра наконец появится полноценное помещение?

– Хотелось бы уже что-нибудь построить. Так получилось, что десять лет театр без сцены. Но каждый раз приходится заново собирать документы: то бумажки не хватает, то запятой в ней. И все это крутится бесконечно. Но мы ждем и надеемся.

Источник