Оставила сына бывшему мужу

, которая называет себя “честная до скрипа”, написала резонансный пост о своем материнстве:

“Рискуя собрать в комментариях интересную подборку белых пальто – я все же напишу этот текст. Для тех, кто с нами недавно, краткая история. У меня есть сын, ему пять лет, он живет со своим папой – моим бывшим мужем – в Германии.

Ребенка мы заводили запланированно (меня часто про это спрашивают). Отношения у нас были прекрасные, за единственным исключением отсутствия моего физического к мужу влечения. Ну, то есть он отличный друг, один из самых умных и глубоких людей, что я знаю, человек, с которым можно говорить часами…. наконец, внимательный и умелый любовник, которого дай бог каждой. Каждой, но не мне. Просто не было химии с самого начала – знаете, так иногда бывает. Не тот запах, не такие поцелуи, не те глаза… Но он очень, очень меня любил и очень заботился обо мне. Как папа, только лучше. И я, вся тогда по уши в ведических учениях – не устояла.

Собственный ребенок нам дался очень тяжело. Малыш – здоровый, крепкий, просто очень high-need baby – первые три месяца спал только на мне сверху, а грудь я смогла отнять у него лишь в 2 года и девять месяцев. Все попытки до этого заканчивались либо моим нервным срывом, либо обещанием наших благовоспитанных немецких соседей вызвать полицию, потому что “нельзя же так мучить ребенка, да еще ночью”. Впрочем, он и до сих пор – в пять лет – держится за чью-нибудь “тити”, чтобы уснуть. Самостоятельно заснуть он пока практически не может. Нет, он не “отсталый” – физически он всегда развивался даже быстрее сверстников. Просто вот такой тип психики, легковозбудимый. Он дорастет, в свое время.

Три года я просидела с ребенком дома. Самыми лучшими были вторые полгода – мое здоровье поправилось, ребенок начал спать хотя бы один раз за ночь три-четыре часа подряд, а главное – с нами несколько месяцев прожили бразильские родители мужа, и это была огромная помощь. Еще, было лето и родная Португалия. Правда, как раз в это время теперь уже у мужа начались проблемы со здоровьем (он, по сути, почти потерял один глаз), депрессия… и его на волне этого уволили, после 8 лет в одной и той же фирме. Охххх. Он вынужден был начать искать работу в другой стране – и вот, так мы оказались в Германии. Одни в чужой стране, без языка, без сил, с полуторогодовалым ребенком, по-прежнему спящим у нас на головах. Кстати, устроить ребенка в Германии в садик оказалось можно только дважды в год – и то, если очень повезет и будет место. В ясли здесь и вовсе записывают одновременно с регистрацией новорожденного в мэрии…

Эти вторые полтора года жизни сына я сходила с ума. Я возненавидела просыпаться. Из таких ярких снов, где счастье и приключения – я вываливалась все в ту же одинаковую жизнь молодой мамочки, которую терпеть не могла и в которой не было видно ни малейшего просвета на ближайшие годы. Я не люблю детей (как выяснилось!), они ужасно скучные, даже мой собственный. Я постоянно вспоминала свою прежнюю жизнь и винила себя в том, что завела ребенка и теперь это навсегда. У меня была терапия (оо, и расстановки, и что только нет, лишь бы “починить” свое отчаяние!), но мне не помогало. Интереснее с ребенком не становилось. Одна отдушина была – блог. Я писала честно о всех разочарованиях, которые испытывала, и это привлекало лайки и понимающих читателей. Я жила и дышала тогда блогом, текстами. Ребенок часами висел в ютубе, а я в фейсбуке – так мы выживали все темное время года.

В 2.5 года сына – блог перестал быть единственным выходом. Я, нечаянно для себя, вернулась в социальные танцы.

Тут надо объяснить отдельно. Танцую я всю жизнь. Это всегда была одна из главных ее составляющих. Социальные танцы я еще и преподавала очень активно с 17 лет, до 24 – когда встретила будущего мужа. С ним, я быстро поняла, что с танцами надо завязать – у него получалось очень плохо, а я мгновенно начинала хотеть поближе познакомиться с какими-нибудь хорошо танцующими мужчинами в студии. Я тогда этого влечения очень боялась. Наш брак изначально родился из ведических принципов, где муж – главный, а я – ему верна и предана. В моей родительской семье папа был алкоголик, а мама тащила на себе все, приговаривая “ну, зато он меня любит, меня так никто никогда не любил” и одновременно изменяя ему (так, что даже меня, младшую, родила от другого, действительно любимого ею мужчины) – и я мечтала, чтобы у меня все было не так. Чтобы все было всегда честно. И у меня все получилось, “по-ведически”.

После родов, под влиянием этой фрустрации и разочарования в материнстве, я медленно начала избавляться от этого хлама в своей голове. Психотерапия, феминизм – и вот я уже могла прямо говорить мужу “нет, я тебя не хочу”. Правда, тогда мы еще надеялись, что это из-за ребенка и потом починится.

Но случились танцы, любимые мои танцы. Я, абсолютно и ежедневно несчастная до глубины души – упала в них как в наркотик. Это была квинтэссенция счастья! Люди, музыка, тела, мужчины!… И я же так классно танцую!…

Я мгновенно попала в зависимость. Даже блог отошел на второй план. Теперь я просыпалась и думала только о танцах. О фестивалях и вечеринках. О соревнованиях. Наконец – о мужчинах, которых там встречала…

Нет, я не изменила мужу. Я же честная!.. Я прямо рассказала ему о своих проснувшихся желаниях. Ну, и про то, что вчера целовалась в машине с парнем, который меня подвез, и именно поэтому у нас потом с ним, мужем, был такой секс, впервые за!.. Он сказал – оо, как прикоооольно, так я же не против! Выяснилось тогда, что он тоже уже был не без греха. Нет, у него тоже не было другой женщины (я бы заметила!), но в Германии happy-ending можно и купить.

Мы, обалдев от новостей друг друга – открыли отношения.

И тут… мне внезапно оказалось удивительно плевать на то, с кем он встречается и сколько, лишь бы меня поменьше трогал физически и тоже давал мне время почувствовать себя живой где-то вне дома. Я тогда, в глубине души, уже знала – я все равно уйду от него скоро. Просто я не готова еще была это делать. Сын еще был на груди, садика не было, работы у меня тоже, немецкий я не знала. Уйти я не могла, мне было некуда. Но и жить как раньше, без танцев, уже не могла совсем. “Полиамория” стала временным выходом.

К трем годам все случилось и сложилось. Я сняла сына с груди (наконец-то! сколько криков и слез!) и чудом устроила его в садик, куда он радостно пошел. Вообще, он как-то наконец-то сепарировался, отделился от меня, дорос. У мужа как раз тоже карьера прям пошла в гору, он очень удачно зацепился и начал расти и зарабатывать. Да, кстати, он на 15 лет меня старше, то есть ему тогда было 45. Большой дядя, и да – немножко мне как папа…

Несмотря на появившуюся в жизни радость от танцев, к трем годам я выгорела в своем материнстве на двести, триста процентов. Чтобы вы понимали – я всегда была мать-тигрица, я не давала никому ни ставить ему прививки, ни кормить чем попало, ни запрещать ему плакать. Сын всегда был на руках, сколько ему было нужно. Я берегла его чувства, я не хотела, чтобы он вырос такой же травмированный, как я, которую в детстве били за слезы. Я даже в половинчатых яслях, о которых мечтала ночами, чтобы нам их дали хоть на полшишечки – и то не смогла его в итоге оставить годом ранее, потому что там было фу и все дети сопливые, еще ползают и младше его, и, главное – он оказался еще совсем не готов, он не отпускал меня!..

А в три – мне уже было все равно. Даже уже зная, что через две недели я уйду из дома, уеду в другой город и потом наверняка в другую страну – я не могла “заранее скучать по нему”. Не могла ему радоваться, играть и не ставить мультики по четыре часа в день. Я была выморожена от и до, я ничего не чувствовала. Единственное, что меня радовало – танцы, мужчины, снова танцы. Там – я чувствовала себя живой, я жила от вечеринки до вечеринки. Дома же я была как в тюрьме. Я даже не плакала тогда месяцами, не могла. Я просто делала то, что нужно было делать, как робот. Тогда впервые я – нет, не ударила сына, но “оставила проораться”. Сейчас при мысли об этом у меня сжимается сердце, а тогда.. тогда я почти ничего не чувствовала. Я просто хотела, чтобы он перестал ныть и сводить меня с ума. Я выгорела.
Тем не менее, при окончательном выяснении отношений я предложила тогда еще мужу – мне некуда идти, не на что жить, а тебе некому помогать с сыном. Я три года была с ним дома, и пять – для тебя в целом, у тебя теперь все круто, а у меня – нет ни профессии, ни денег. Ребенок же только-только акклиматизировался в саду, я теперь смогу чуть прийти в себя, пойти в джобцентр, начать учебу, искать работу. Давай я пока поживу у тебя в доме, как няня, как о-пэйр, и за полгода начну зарабатывать и потом съеду. Тебе же самому будет легче. Мы же классные друзья, ну просто я не буду спать с тобой, я не могу больше притворяться, понимаешь. Муж не дурак… но он сказал – “нет, мне слишком больно, уходи”…

Он предлагал тогда разделить опеку 50/50. В этом отказала уже я. Если он мне не разрешал жить у него – то я не могла себе позволить половину. У меня не было профессии, работы, языка, даже, по сути, документов. Найти с этим хоть какое-то жилье в Дюссельдорфе, где на просмотр приходят по 50 человек, а хозяин выбирает самых благонадежных – было физически невозможно. Я решила – ок, если свобода, так свобода, гори оно все синим пламенем, я уезжаю.

Алекс – так зовут моего бывшего мужа – не удивился. Он это все видел и знал. Он как никто близко видел меня все эти три года. И он сказал тогда – “наверное, я мог бы попробовать оставить тебя здесь через суд. Но я не хочу, чтобы у моего сына была настолько несчастливая мать, какая ты здесь и сейчас. Уезжай.”

Я уехала к знакомым в соседний город, и бог мой, несмотря на очень странную вписку, где я себя чувствовала крайне неуютно – первый месяц был ежедневно эйфорией. Я просыпалась – и я была свободна!..

Потом… потом стало трудно. Его окружение – девушка, родители – меня возненавидели. Они давили на него, чтобы он вообще запретил мне видеться с сыном. Он, уже в своей травме по уши, пытался. Я сходила с ума и рыдала. Потом он приходил в себя и звонил. Я приезжала в Дюссельдорф и мы снова пытались коммуницировать. Вроде получалось, я уезжала в свое временное жилище у приятелей… и все повторялось. Наконец, он поставил ультиматум – если я хочу видеться с сыном, у меня должно быть собственное жилье в Дюссельдорфе. Откат.

Я не осуждаю его. Ему пришлось очень, очень нелегко – вот так с бухты-барахты, с разбитым сердцем организовывать совершенно новую для себя жизнь отца-одиночки трехлетки, в чужой стране, с только-только выстрелившей карьерой. Ему долго помогали родители и подруга, и логично, что он был под их влиянием. (я _действительно_ не осуждаю его и не позволю никому это делать в комментариях тоже)

Я благодарна этому времени за то, что мне пришлось тогда перестать бояться всяких официальных инстанций и вообще бояться. Развод оформлял он и максимально быстро, но собственными документами и поиском способов жить по-новому заниматься пришлось мне, и тоже в сжатые сроки. Мне повезло тогда, дважды, трижды, четырежды – я успела получить свое португальское гражданство, каким-то чудом найти жилье, устроиться в местную систему соцпомощи и даже по-настоящему влюбиться. Наконец, даже в самые темные дни я все равно была счастливее, чем все последние годы. Я была одна, понимаете, снова одна и свободна!..

Полгода я прожила в Дюссельдорфе “воскресной мамой”. У меня была комнатка в прокуренной коммуналке, оплачиваемая государством, и раз в две недели сын проводил там со мной двое суток. Такой режим был прописан у нас в разводном контракте и я не хотела с этим спорить. Если честно, мне и двое суток-то подряд было много. Каждые из этих выходных начинались моим мгновенным скатыванием в травму выгорания, в приступ РПП, в бессонницу и отчаяние на следующий день. Я вроде и радовалась сыну, но и считала часы, всегда. Ночи были особым кошмаром – он, хоть теперь и без груди, продолжал постоянно ворочаться, спать у меня на голове, тыкать ногой в лицо и шарить в поисках “тити”. Я от такого уже отвыкла и не могла спать… Я понимала, что гораздо комфортнее мне бы было видеться с ним на неделе, забирать его из садика, отводить домой и быть там до прихода папы с работы. То бишь, делать все то, за что Алекс платил немалые деньги бебиситтеру. Но об этом тогда не шло речи, мы с трудом выносили друг друга…

Только к концу этих шести месяцев мы, наконец, нашли общий язык и вдруг неожиданно смогли не просто нормально поговорить, но и вообще открыться и довериться друг другу снова. И визиты сына/к сыну стали приятными. Но было уже поздно. Я по уши была в новых отношениях, в своей новой профессии и, собственно, в своем скором переезде в Латвию, к любимому мужчине, с которым – та-дам! – мы еще и вместе танцевали. Меня ждала новая, счастливая жизнь.

Я уехала. (надо сказать – мои надежды полностью оправдались)

За этот год с небольшим я была в Дюссельдорфе четыре раза, и вот сейчас прилетела в пятый, каждый раз на неделю-две. Летом был план взять сына на три недели к нам в Ригу, но из-за пандемии не сложилось, теперь надеемся на следующий год. Мы постоянно созваниваемся в вотсапе. Каждый месяц я плачу фиксированные и очень нехилые для меня алименты. Я никогда-никогда-никогда не говорю Алексу, что он делает что-то не так, или, наоборот, даю советы. Я только помогаю, по мере сил. Я просто рада тому, что у нас отличные доверительные отношения, он меня не ругает и что сын меня по-прежнему любит. Я готова, что он меня в будущем сильно обвинит в своих травмах, и вообще к серьезным разговорам и оплате психотерапевта. Я совершенно не имею никаких планов и претензий на его будущее. Я буду счастлива, если он в итоге просто будет со мной общаться. И помогу ему на пути к его собственному счастью всем, чем смогу. Без претензий и советов.

Но я все равно регулярно испытываю огромное чувство вины. Особенно когда, как сейчас, Алекс измучен и измотан. У сына кризис роста, внимания он просит каждые 4 минуты (засекали!) и просто не слезает с рук, игнорируя все правила, которым, вроде бы, следовал раньше. Это очень тяжело.

Когда я читаю это, мое сердце обливается кровью. Не за сына, но за Алекса. Я слишком хорошо знаю, что он чувствует. Я там была.

Я приезжаю к ним и все первые дни меня гарантированно швыряет в травму. Как шутил еще летом Алекс – “да ты когда только видишь детскую площадку, у тебя уже ПТСР”. Это правда. Я не могу видеть в фильмах ни роды, ни уставших родителей маленьких детей – мою high-sensitivity рвет на кусочки, я рыдаю. В реальной жизни – со своим еще таким маленьким и плохо говорящим ребенком – мне по-прежнему тоскливо и скучно тоже. В пять, конечно, легче, чем в три, но, но……

В общем, я – мать-говно.

Ну, серьезно, какая мать уезжает из города, где живет ее сын, пусть ей там и очень-очень плохо, дорого и бессмысленно?.. Пусть у него и офигенский папа, лучший папа, какого я только видела, самый терпеливый и любящий, взрослый и отлично зарабатывающий. Пусть это страна, в которой точно стоит расти и взрослеть, и язык, которым круто владеть свободно. Неважно. Я-то все равно мать-говно.

С этим чувством вины я живу, ежемесячно и еженедельно. Все остальное время – я счастлива, счастлива как никогда в жизни. Серьезно. И этот контраст…. ох.
А потом… потом я вижу вокруг себя другие истории. Они всегда наоборот – когда ребенок остался с женщиной, а мужчина – что-то там. Он обвиняет, он не платит алименты, он не интересуется ребенком, он уезжает…. Навещая, он критикует действия второго родителя, снова обвиняет. Повзрослевшему ребенку – он говорит, как жить и что делать, и обижается, если его не слушают – “как ты смеешь отца не уважать!”.

И я невольно думаю вот что. Если бы это был отец, которые три года сидел в полном декрете и ночей не спал, выгорел до дна, а потом ушел и окей, даже уехал, но все платит, приезжает, интересуется, старается помочь, взять к себе на каникулы на море, ни слова поперек не говорит и даже мучается чувством вины – он был бы образцовый отец. Скажите, мамы-одиночки, ведь многие бы из вас мечтали бы о таком папе для своего ребенка, какая я мама для своего, верно?..
Я думаю, что, если мою историю перевернуть, то я ни разу не говно.

Я просто женщина, которой нельзя вот просто так взять и перестать.”