Римас туминас личная жизнь жена и дети

– Сколько его помню, папа всегда был обаятельным. Иногда строгим. Иногда нервным. Но никогда в его поведении не проступала звездность. Не было акцента на то, что он, видите ли, творческий человек и должен иметь свой кабинет или какой-то час, когда всем домашним нужно вести себя тихо. Наоборот, мы шумели, как хотели.

Но однажды бабушка попросила меня не беспокоить отца, и я этому удивилась. Он почему-то спал днем, а домой возвращался под утро. Оказалось, что папа вместе с выпускниками своего курса работает над созданием нового театра.

Воспользовавшись этим обстоятельством, я тоже стала поздно возвращаться, но он об этом вскоре узнал и велел ложиться спать не позже десяти. А мне этого совершенно не хотелось. И отец придумал такую интригу – платить мне деньги за то, что я пойду спать в десять часов.

– И действительно платил?

– Ну, была одна такая хорошая неделя. Я деньги брала, а спать не ложилась. Потом он меня разоблачил и платить перестал.

Мудрый ли он отец? Знаете, в подростковом возрасте мне, как и многим, стало казаться, что родители только мешают. Но отец это моментально просек и словно невзначай стал портить все мои замыслы. Например, мне хотелось сделать что-нибудь назло, вставить шпильку, а он либо пропускал мимо ушей, либо «играл на опережение»: начинал шутить, чем окончательно выбивал меня из колеи. Так что в итоге мне ни разу не удалось доказать свое превосходство.

– А правда, что о вашем желании стать режиссером отец узнал лишь в тот момент, когда увидел вас в списках абитуриентов, поступающих к нему на курс?

– Да, действительно так и было. В тот год у нас в Литве впервые за десять лет объявили набор на курсы режиссеров, и я решила: пойду попробую. Но театром не интересовалась. Моей мечтой было кино.

И вот в последний момент, когда уже шел дополнительный набор, я принесла документы и поступила. Папа очень удивился, поскольку не ожидал меня там увидеть, да и на предварительные прослушивания я не ходила.

– Помогает ли в вашей профессии то, что ваш отец Римас Туминас?

– Иногда помогает, а иногда просто не мешает. Может, все еще придет с годами, но пока мы довольно разные по стилю режиссеры. Хотя я многому у него учусь. Например, учусь не суетиться, а спокойно отбирать то, что нужно. Делать то, во что веруешь. Пусть результат придет не сейчас, а позже, но это будет именно то, что нужно.

– И все же, есть, наверное, в его характере черты, которые вам не нравятся…

– Не нравятся? Он иногда энтузиаст там, где его не просят.

– А нравятся?

– У него прекрасное чувство юмора. Еще он хорошо чувствует людей и умеет сопереживать. Я знаю много случаев, когда к нему приходили артисты со своими проблемами, и он для каждого находил такие слова, от которых становилось легче, и проблема не казалась уже столь трагичной.

– Римас Владимирович не раз говорил, что летом обитает на литовском хуторе. Неужели ему в городе плохо?

– Дело в том, что в Вильнюсе мы долгое время жили с родителями отца и нам в той квартире было тесно. Поэтому отец загорелся идеей построить загородный дом. У нас нет никакой домашней живности – в том доме мы просто отдыхаем. Хотя папа отдыхать не умеет. Если мы, например, отправляемся за грибами, то каждый раз это заканчивается катастрофой, поскольку не отец ищет грибы, а они сами находят его. Так было всегда. И когда ему не хватало ведра, он снимал с себя майку и собирал грибы в нее, потому что не мог остановиться. Возвращался домой нагруженный и очень довольный. Зато мама, увидев эту картину, понимала, что теперь мы будем полночи заниматься только грибами, и в семье тихо назревал конфликт, который перерастал просто-таки в трагедию. Правда, ненадолго.

– Вы круглый год ездили в деревню?

– Нет, летом мы всей семьей отправлялись к морю, на Куршскую косу. Причем останавливались исключительно на «диком пляже», подальше от людей. Отец никогда не лежал на пляже, а ходил по песку и собирал различные предметы, которые море выбрасывало на берег. Попадались какие-то интересные камни, веревки, обломки лодок и кораблей. И все это мы везли на дачу. В те времена все было в дефиците… Потом папа из этого хлама что-то мастерил, а я ему помогала: подавала гвозди, приколачивала доски. А когда стала взрослой и сказала, что собираюсь выйти замуж и родить ему внука или внучку, он удивился: «Ну вот, растил нормального парня, а оказалось, девушка выросла».

– То есть, выходя замуж, вы не стали советоваться с родителями, а поставили их перед фактом?

– Да, пришла и сказала, что мне пора. Я ведь была уже взрослая, и с их стороны было бы очень странно что-то запрещать. Вообще-то у нас не принято делиться с родителями нюансами своей семейной жизни, но, когда у меня что-то не ладится, отец всегда меня поддерживает. И мама тоже. Она помогает мне и остается с Изабель, если я, скажем, задерживаюсь на работе или уезжаю в командировку

– Ваши родители познакомились в театре?

– Почти. Мама была его студенткой. И к окончанию третьего курса вышла за него замуж, а уже потом стала актрисой театра Римаса Туминаса. Отец не давал ей главных ролей, потому что не хотел лишних разговоров. Но мама не обижалась. Она говорит, что ей даже нравится сидеть на репетициях и наблюдать настоящее творчество. В этом театре вообще никто не борется за главные роли. Для них главное – жить полноценной творческой жизнью и выпускать хорошие спектакли. Важнее сама идея театра, а не главная роль в какой-то постановке.

– Мама не ревнует отца к актрисам?

– Нет. То, что во время работы над постановкой между режиссером и актрисой возникает близкий творческий контакт, это естественный процесс. И появление в этом сложном процессе жены режиссера может помешать работе. Мама это понимает, и, когда в прежние времена отец ставил спектакли в Москве, она не следила за ним, не устраивала каких-то проверок, а просто поддерживала телефонными звонками и потом приезжала на премьеру.

12 октября на Новой сцене театра имени Вахтангова – литературный моноспектакль «Неосторожная актриса» по прозе Марины Цветаевой с замечательной актрисой Еленой Подкаминской

8 октября был день рождения Марины Цветаевой. Театральный мир Москвы давно ждал, когда в репертуаре театра Вахтангова появится имя  Марины Цветаевой. Марина Ивановна хорошо знала основателя театра Евгения Вахтангова (их познакомил поэт Павел Антокольский), дружила с учениками Евгения Багратионовича, актерами его Студии, и первые успехи Вахтангова (до этого была череда провалов) происходили на глазах Цветаевой.

Главное воспоминание Марины Ивановны о первых вахтанговцах  – повесть «О Сонечке», написанная в страшном 1937 году. В Париже, 19 мая, Марина Ивановна получила  известие о смерти актрисы, своей подруги Софьи Голлидэй, которая была на два года ее моложе и которую она в своих стихах сравнивала с «белоснежным ландышем».

Сонечка Голлидэй вошла в историю вахтанговского театра как исполнительница роли Настеньки  в спектакле по повести Достоевского «Белые ночи». По описаниям, «она была самой хрупкой, самой трогательной Настенькой» за всю историю  постановок повести Достоевского. Но Сонечка оставила Москву (уехала в глубокую провинцию), столичную сцену  из-за большой любви. Марина Цветаева писала «Повесть о Сонечке» по утрам, предчувствуя и свою близкую смерть (скоро она скажет Ивану Бунину: «Еду на Родину умирать»).

Елена Подкаминская проживает на сцене отрезок жизни Марины Цветаевой, связанной с Сонечкой. Цветаевские манеры – резкие, лаконичные, лишенные кокетства. Стиль одежды Марины Ивановны – ее любимый сизовый цвет платья (настоящее цветаевское платье сизового цвета, в котором она любила ходить к вахтанговцам, хранится в музее Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке (рядом с театром Вахтангова), обувь без каблуков, быстрый шаг, точный  слог, – все это взяла для создания образа Елена Подкаминская.

«Повесть о Сонечке» с описанием гроба в квартире Цветаевой, – поистине жуткая повесть, которая была в реальности. Голодный 1919 год, смерть дочери Марины Цветаевой Ирины (которую держала на своих руках Сонечка Голлидэй), и война, которая не разбирает – кто мужчина, кто женщина, кто поэт, кто актриса, кто ребенок, кто старик…

Эта новелла спектакля «Неосторожная актриса» заканчивается цветаевским стихотворением «Напрасно глазом,  как гвоздем пронизываю чернозем». И музыкой выдающегося композитора, постоянного соавтора всех спектаклей Римаса Туминаса Фаустаса Латенаса.

Фаустас Латенас объснил «Экспресс газете» свое желание написать музыку к этому спектаклю:

– Эта постановка о судьбах великих русских поэтов – Цветаевой, Пастернака (вторая новелла о возлюбленной Бориса Пастернака Ольги Ивинской), и я с радостью принял в этом участие.

Елена Подкаминская, которую зритель знает и любит по популярным фильмам и сериалам, предстала в новом качестве – трагической героини. «Неосторожная актриса» – спектакль о нелегкой женской доле, о потерях, об ударах судьбы, о горечи большой любви. Спектакль – пронзительный, исповедальный, с красивой музыкой и гениальными стихами.

Театр имени Котэ Марджанишвили, зал, откуда попадаешь в гримерочные. До начала спектакля, который привезли в этот раз вахтанговцы на театральный фестиваль, осталось каких-нибудь минут десять. В этот раз вахтанговцы приехали с трагикомедией “Ветер шумит в тополях”, поставленной по пьесе современного французского драматурга Жеральда Сиблейраса. В нем заняты всего трое актеров – Владимир Симонов, Максим Суханов и Владимир Вдовиченков.

Накануне я видела эту талантливую тройку на сцене. Зритель смеялся, плакал, опять смеялся… И так два с половиной часа. Сейчас наблюдаю на этими ребятами в рабочем процессе. В зале ненадолго появляется Максим Суханов, переговорив с одним из организаторов, уходит в гримерку. Мельком вижу прихрамывающего, уже явно в образе Владимира Симонова. Дольше всех здесь задерживается загримированный, с взъерошенной шевелюрой Владимир Вдовиченков.

Идет обычный рабочий процесс. И тут в дверях появляется бригада скорой помощи. Становится ясно: что-то идет не так. Выясняется, что актеру Владимиру Симонову нехорошо. В эти самые минуты проносится мысль, плаколо мое интервью с художественным руководителем Вахтанговского театра Римасом Туминасом. Да, что там интервью, когда под угрозой срыва может оказаться сам спектакль! Между тем, организаторы, посовещавшись, решают выйти на сцену и объявить зрителям, что по техническим причинам, начало спектакля задерживается. Направляются в зал, подходят к сцене, и в этот самый момент на ней появляется великолепная тройка. В общем, ветер зашумел в тополях вовремя, без опозданий, несмотря на актерское недомогание.

Римас Владиморович Туминас появляется в этом зале спустя несколько минут после начала спектакля.  

— Я нашел местечко, в котором мы с вами уединимся, — говорит мне один из лучших театральных режиссеров мира.  

Мы идем долго, переходим в другое крыло театра, и наконец оказываемся в маленьком холле, где относительно тихо и никого нет.

– Мне показалось это место подходящим,  – говорит с улыбкой Римас Владимирович. 

Дорога, по которой мы идем к празднику, и есть самое главное

— Герои этой пьесы стремятся вырваться из дома престарелых. Вырваться к месту, где растут тополя. Вырваться, значит, преодолеть старость, одиночество, болезни. Но у них не получается. С другой стороны, если бы они все же осуществили свою мечту, разве это не убило бы их? Ведь достижение мечты иной раз означает потерю ориентира, единственного двигателя. Где же спасение?

— Есть такая болгарская  притча. Зима, заснеженные горы, как в Грузии, деревня… Молодой человек приходит к старику — соседу, который плетет веревку и спрашивает: “Зачем ты плетешь эту веревку?” На это старик отвечает: “Летом, когда бывает засуха и вода из рек убывает, на дне одной из них живет существо, которое эту воду поглощает. Вот я и плету веревку, чтобы это существо поймать”. “Ну, и что же, поймаешь, а потом?” “Ну, как поймаю и поведу к властям, губернатору. Приведу и скажу, вот я поймал виновника всех наших бед, вредителя, и они меня вознаградят. Попрошу для одного сына квартиру, для другого машину”. “Ну, хорошо, а если не поймаешь, что тогда?” – говорит молодой человек. “Тогда останется веревка”, – отвечает старик. Это такая вечная тема – желания людей, мечты. На мечту имеют право только люди в пожилом возрасте, а молодые планируют. Достичь мечты, победить смерть, отдалить ее… Почувствовать, что ты владеешь собой, жизнью владеешь. И почувствовать, что ты все можешь. Или другую землю найти, обетованную. Скажем, человеку нужен праздник, но праздник где-то далеко. Он может быть реальным. И мы идем по дороге к празднику. 

— Важна дорога к нему или сам праздник?

— Важна, конечно, цель попасть туда. Но, вот я думаю, может, мы выдумали праздник, и его просто нет…

— А выдумали потому, что не смогли бы без него жить?

— Может, пока мы попадем на этот праздник, он к тому времени уже закончится? Или он переехал еще дальше от нас…? А, может быть, мы попадаем не на тот праздник, ничего интересного в итоге не обнаружим. То есть у нас остается только дорога к празднику, как веревка у старика… Вот эта дорога и есть самое главное. Нам дано от Бога идти по дороге к празднику. Может, там смерть нас ожидает, но смерть через победу, преодоление, достижение каких-то вершин. Пусть будет смерть, но она будет красивой. Вечная мечта человечества – попасть на этот праздник. Мы просто этого не замечаем, что мы и есть на этой дороге к празднику жизни. К этому празднику стремятся все. 

Мои родители и их родители думали, ну вот нам не удалось прожить, как хотелось, но наши дети будут жить лучше нас. И я думаю, мне не удалось, вот дети мои, наверное, будут жить лучше, и так из поколения в поколение передаем сладкое слово свобода, сладкое слово – счастье. 

— Ваши спектакли в Тбилиси – это абсолютные аншлаги, шквал эмоций, переживаний. И это можно расценивать как безусловную тягу к русской культуре. Мне кажется, Грузия в культурном плане сейчас стоит на идеалогическом распутье. Она пытается понять, что же ей ближе – западная культура, с ее неистребимым оптимизмом, хэппи-эндом, или русская, с ее самокопанием, тоской, депрессивностью…

— На западе способны создавать предпраздничное настроение в самой жизни, пока мы живы. А мы не способны, у нас другой пласт. Мы терпим. У нас смирения больше… Это связано и с религией. Как Чехов говорит, и нас будут вспоминать, как нам было трудно, нелегко и больно. Но там, на небесах, мы увидим небо в алмазах. Вот это нежелание создавать здесь и сейчас, а все отрицать. Быть пессимистом и считать, что воздастся там – это религия жизни. 

— Религия преодоления.

— Мы принимаем мучения как неизбежность, но никогда не думаем, как отказаться от них и превратить каждый день нашей жизни в маленький праздник. Мы этого не можем. И вот пока эти трое героев собираются в путешествие, хотят покинуть эту территорию, они не замечают, что участвуют в подготовке к празднику жизни. Они уже сочинили праздник этого похода. Мысль творит. Их позыв творит их самих, и они уже стали другими. И хотя они и не ушли, не покинули этот приют, но будут уже другими. Не будут смиряться, а будут принимать завтрашний день как дар божий. Вот такое название пьесы было бы хорошим – “И завтра день, и завтра праздник”.

“Раньше я планировал, а сейчас меня планируют”

— Почему к нам приехала именно эта пьеса?

— Во-первых, другие спектакли очень дорогие, большого формата. Театральные фестивали во всем мире выживают с трудом. Сейчас мир занимается другими фестивалями — фестивалями войны, политиков, они заняли наше место. Они планируют, но не мечтают. Во-вторых, мы были с этим спектаклем в Литве, и там публика откликнулась. Наверное, это свойство маленьких народов – когда у нас отбирают мечту, мы ее возвращаем. Я подумал, что это найдет отклик и в Грузии. И в третьих, я очень горжусь этими актерами. Этот спектакль — наша визитка, гордость актерского мастерства. Актеры не перевоплощаются, они отражают, они умеют играть с дистанцией, посмотреть на себя со стороны. Быть персонажем, а потом отойти. Я радуюсь тому, что они стали гордыми от того, что они вахтанговцы. Как говорит Вдовиченков, когда его раньше спрашивали, а в каком театре вы работаете, он так уклончиво отвечал – да, так, в разных…. Особенно молодые, когда приходят на кастинги и говорят, что они из Вахтанговского, им сразу поднимают ставку, предлагают гонорар больше, чем их коллегам. Мне радостно от этого, потому что актеры приходят и мне рассказывают это как радость, как событие. 

— То, как сегодня актеры относятся к Вахтанговскому театру, ведь в этом ваша заслуга. Вы человек скромный и не будете говорить – о, да, это моя заслуга. Насколько легко было вам взять на себя руководство такой махиной, ведь Вахтанговкий театр — это не Малый театр в Вильнюсе. 

— Тяжело было по времени, по объему работы. Но я был одержим, хотел понять, как миссионер, этот язык, метод существования, только ли в литовском театре действует он, или он универсален. И тем более русский менталитет, способен ли он это слышать, понять. Да, им было это сложно, но я был одержим этой идеей и овладел их душами.

— И они с радостью отдались?

— Они готовы были отдаться. Они обманывали себя, что они лучшие, хорошие, счастливые. Но понимали, что они в яме. Как говорил Юрий Любимов, вот вы балбесы, мы вот с Римасом все обсуждаем, и если будете плохо играть, Римас уйдет и опять в г…е будете. Это его цитата (смеется — прим. автора). Они внутри были к этому готовы. Вопрос стоял в том, кому отдаться. Вообще, в Москве так понимают — если ты попал в Москву, значит, надо бороться за кресло, за место в столице, прописку. Надо роль корифею отдать, скажем, Василию Лановому, как мне советовали все. И Товстоногов так делал. То была школа советского, театрального руководителя. Советовали друзья, коллеги, руководители московских театров. А я думал, ладно, до них дойду потом, а сейчас я посмотрю, что там глубоко, внизу делается, и тогда я пойму этот театр. К тому же я держал дистанцию. Если не получится, думал, то уеду, у меня есть мир. Театры есть везде. Они немного ошибаются, думая, что они — Мекка театрального мира. Не умеют смотреть на себя с иронией. Да, мы есть, но есть и еще лучше тебя. Вот этот метод, где нужно человека находить, приблизить и понять, вот это их увлекло. А теперь уже стало тяжелее.

— Почему?

— Что-то  сделано, и театр остановился на успехе. Нужны идеи, мотивации. Нужен опять прорыв. Нужно всегда подпитывать, внутри перевороты делать с собой, хорошей литературой. Но уже возраст, усталость сказываются. Нужно немного отдохнуть. А я все дальше, все шире, то Большой театр, то Немировича-Данченко, то гастроли, то постановки… 

— Нет времени остановиться?

— Взять паузу. Много пропущено, то, что хочу читать. Я читаю только по ночам, а потом не могу уснуть. Бессонница. Изнашиваешься, негде набраться сил, остановиться, переосмыслить. Хочется взять тайм-аут. А я загнан, потому что меня планируют. Раньше я планировал, а сейчас меня планируют. 

— Актеры разве они согласятся с вашим тайм-аутом?

— Ну, и они его возьмут (смеется — прим. автора). Сегодня они все хотят играть, все! Раньше я чувствовал в них какую-то внутреннюю злобу на себя, неудавшуюся актерскую жизнь. А вот сейчас они хотят петь, творить, не роли требовать, а быть, пришло довольство. 

— У вас любимчики есть в театре?

— Я всех талантливых актеров люблю.

— А не талантливых у вас, значит, нет. Я провоцирую вас.

— И правильно делаете. Но я уверен, вот те актеры, которые недооценивают себя, только займись ими, работай с ними и они станут такими!

Тайм-аут для мотивации

— Про вас говорят, вы никого не увольняете.

— Никого не увольнял и не собираюсь. Конечно, есть много актеров уже пенсионного возраста, и они мало заняты в спектаклях, но поскольку нет социальной защиты, то уволить его — значит обречь на бедствование. То, что государство не дает человеку, я через опять-таки государственный бюджет театра ему доплачиваю. И понимаю, что хотя бы так им поддерживаю жизнь и какие-то творческие амбиции. В этом смысле они чувствуют, что не списаны и еще нужны. Но обнять их всех я не смогу. Талантливых же очень много, особенно молодых. И это меня страшит. 

— Почему же страшит?

— Потому, что с каждым хочется серьезно, хорошо поработать, а это невозможно. Думаешь, вот с этим было бы хорошо и интересно, но вот с материалом не попадаешь. Не успеешь, не обнимешь, не втянешь в этот круг… И все чаще меня посещают мысли – надо вернуться домой. 

— Корни тянут…

— Да, да… Приходит определенный возраст, и кто-то тебя зовет, тянет. Так устроен человек, и тем более жизнь театра. Нужно вовремя уходить. Я не собираюсь умирать в Москве, черт побери!(смеется) На Новодевичьем кладбище мест нет. Занято там все, и очередь притом. И я не претендую. Умрешь в Москве, так тебя еще перевозить должны, а это дорого. 

— Москва вам стала родной?

— Ну, это, наверное, еще со студенческих лет. Я же там жил, учился, влюблялся. Да, она становится тебе близкой, потому что становится частью твоей жизни. 

— В одном из своих интервью вы признаетесь, что в вашей жизни был период застоя, когда у вас пропало желание что-либо делать. Это было до прихода в Вахтанговский театр?

— Да, это был тот самый период. Четырнадцать лет ремонтировался и строился наш театр в Вильнюсе. Я мечтал о том времени, когда же здание отремонтируют. А вот как построили  – не хочу в нем ставить, не то что-то. Я не сравниваю себя с Фоменко, но он не мог так зайти в свой театр и Васильев так же. Что это такое, сложно определить. Мечтал о доме, построил его, а живешь в шалаше…

— Так ведь мечта же уже достигнута. 

— Нужна новая мотивация, чтобы идти вперед. А где она…? Нужен тайм-аут, чтобы найти мотивацию…