Степан микоян личная жизнь дети

– Степан Анастасович, расскажите, как прошли испытание “медными трубами” дети членов Политбюро? – Я считаю, что все члены нашей семьи прошли это испытание достойно. Я немного сдержанный, хотя у меня есть друзья и я люблю хорошую компанию. Мой брат Алексей любил застолья кавказской широты. И был в этом смысле малоразборчивым. Компания, друзья – и вот он, открытая душа, с ними. И на этом не раз попадался.

Те, кто после утери отцовского положения или по другим причинам оказывался неспособным жить, как все, как правило, искали утешения в спиртном, реже – в наркотиках или кончали с собой. Володя Ярославский неожиданно застрелился в ресторане. Он был, может быть, не семи пядей во лбу, но добродушным, хорошим парнем. Но это, скорее, исключение. Большинство – очень работящие и достойные люди.

Сын А. А. Андреева Володя, Рада Хрущева, Юрий Жданов, Майя Каганович прожили достойную жизнь.

– А Сталины?

– О похождениях Василия многое известно, но многое можно было бы добавить. Нам казалось, что он не вполне здоров психически.

К Светлане мы все относились с большим уважением. В молодости она была умная, скромная. Фокусы она начала выкидывать потом. Но мне казалось, что какие-то отклонения в поведении у нее были и тогда. У нее была особенность: если она что-то для себя решила – все. Никаких аргументов ни от кого она уже не слушала. Сомнение заронить в ней было невозможно. На этом качестве основаны многие ее поступки. Даже любвеобильность была искренней и основанной на ее упорстве. Светлана выходила замуж три или четыре раза. Она дружила с моей женой, мы жили в одном доме, и она бывала у нас почти каждый день. Юра Томский вернулся из ссылки – она вышла за него замуж. Сванидзе Джоник – за него тоже. Потом у нее была большая дружба с Андреем Синявским. Они, кажется, вместе работали. Когда его посадили, она даже просила за него моего отца. Потом был индус. И каждый раз она влюблялась искренне и на всю жизнь. Через несколько месяцев “вся жизнь” кончалась.

После своего возвращения в СССР она несколько раз бывала у нас дома. И однажды неожиданно сказала мне: “Самое умное, что я сделала за последние семнадцать лет, – это то, что я вернулась назад”. И вскоре снова уехала на Запад. Видимо, теперь у нее накрепко засела мысль, что там жить лучше.

– Степан Анастасович, вы принадлежите к тем немногим нашим согражданам, которым довелось увидеть коммунизм. Как вам там жилось?

– Это, конечно, образ. Условно говоря, семьи членов Политбюро действительно жили по принципу “от каждого – по способностям, каждому – по потребностям”. Благ было много. И при всем желании не выделяться и жить скромно, не пользоваться ими было невозможно. Пока я не женился, я жил в доме отца. Еда там была бесплатной. По-моему, до 1948 г. за питание семья не платила вообще. Не знаю, как было вначале, просто не помню, но с середины 30-х и до 48-го года никаких ограничений в еде не было. Получали все, что заказывали. Продукты привозили не только домой, но и на дачу, где жили мы, наши родственники и всегда бывало много друзей. Дачей, едой, прислугой мы пользовались бесплатно.

Оклад у отца был и раньше, это, в общем-то, были карманные деньги. На них мама покупала вещи, заказывала одежду. Кажется, после войны отец получал две тысячи. Я как летчик зарабатывал тогда две с половиной.

– А что случилось в 48-м году?

– Тогда по приказу Сталина установили лимиты. С 48-го года бесплатных продуктов привозили на восемь или десять тысяч. Естественно, на те деньги. Если требовалось больше, за остальное нужно было платить. Домработница и повар продолжали оплачиваться Управлением охраны госбезопасности. Из того же ведомства присылали нянь для моих детей и детей моих братьев. За это мы тоже не платили. Безусловно, это были крупные преимущества.

Отдых, если мы отдыхали с отцом, тоже был бесплатным. Отец не любил отдыхать один, всегда на госдачи на юг брал с собой внуков – восемь-десять детей. Мы приезжали на неделю-две, когда уходили в отпуск. Что правда – то правда.

– Но этим список льгот и привилегий не исчерпывался?

– Нет, были и другие. К примеру, до войны в Германии купили малолитражки “Опель- кадет”. Специально для продажи Героям Советского Союза. Летчикам, полярникам. Отчим моей жены Марк Иванович Шевелев, кстати, купил такую машину и отдал ей. Три “Опеля” попали в кремлевский гараж. Не помню, как это получилось, но в 39-м году одну машину дали мне с братьями. Мы ездили на ней до начала войны.

Можно сказать, “по блату” я получил квартиру в “Доме на набережной”, когда женился. Этим занималась мама.

– Надо полагать, бесплатные блага стоили вам недешево? Тяжело было быть сыном Микояна?

– Отрицательных моментов было предостаточно. Отец ругал нас за излишнюю разговорчивость. Часто повторял: “Не болтай”. Были случаи, когда я приносил письма от каких-то просителей. Он был недоволен и говорил, что никто не должен делать это через нас.

Я все время боялся, что из-за отца мне не дадут летать. Из опасения, что я разобьюсь. Но отец не вмешивался. Он не препятствовал нашему уходу на фронт. Братья ушли в армию из 9-го класса, хотя спокойно могли учиться еще год.

– Вы общались с детьми других членов Политбюро?

– Почти нет. В конце 40-х, летом на даче, мы изредка ходили к Андреевым играть в теннис. А в 30-е годы с определенного момента наши отцы стали встречаться друг с другом только у Сталина. Например, я учился в одной школе с Юрой Ждановым, но ни он у нас, ни мы у него не были ни разу. Помню, мы с отцом на машине один раз заезжали на дачу Кагановича. Но отец пробыл там всего несколько минут, а мне вообще запретил выходить из машины.

Бывал я только у Ворошиловых. Я дружил с детьми Фрунзе – Тимуром и Таней, которые после смерти их родителей воспитывались в семье Климента Ефремовича. Дружил и с его сыном Петром, который стал генералом и начальником танкового полигона под Ленинградом. Но это было скорее исключение, чем правило. С Тимуром, кстати, мы вместе учились в Качинской авиашколе в Крыму.

– В это время вы попали “под крыло” Василия Сталина?

– Отчасти. Учебная группа у нас, и правда, была “особая” – кроме нас с Тимуром в ней были Володя Ярославский, сыновья других известных деятелей, но никаких особых условий нам не создавали. Ели в общей столовой. Ранний подъем и наряды были как у всех.

– Неужели обошлось без привилегий?

– Нет, были, конечно, но минимальные. Нас отпустили в новогодний отпуск в Москву, как-то свозили на экскурсию. Главное отступление от правил было в другом. В то время выпускникам авиашкол перестали присваивать офицерские звания. Все курсанты из других групп стали сержантами, а мы получили лейтенантские “кубики”. Это постарался Вася. Он сказал отцу, что программа обучения у нас была расширенной и мы ее освоили отлично. Конечно, приятно стать офицером, но мне было неловко.

А “под крыло” Васи я попал уже после госпиталя и долгого лечения. В боевом вылете в районе Истры меня сбил наш же летчик из другого полка. Я сильно обгорел, и здесь снова выручили привилегии. Меня перевезли в кремлевскую больницу, где меня лечил знаменитый Бакулев, причем так, что на лице не осталось шрамов от ожогов. Долечивался я дома, и мы стали часто встречаться с Василием. Он любил проводить на даче поздние застолья, подражая отцу. Вася уже тогда много пил, безостановочно куря, и почти ничего не ел. После выздоровления он направил меня в полк, который он опекал лично. Мой брат Володя поехал вместе со мной. Под Сталинградом Володя погиб. Для мамы и отца это было страшным ударом.

– Ранение и смерть брата не сказались на вашем желании летать?

– Ничуть. Но после того как за очередной проступок Сталин снял сына с должности начальника инспекции ВВС и отправил командовать полком, Вася забрал меня с собой. Правда, летать мне толком не давал. Только перехват немецких самолетов в районе аэродрома. После войны он мне сказал, что Сталин отдал такой приказ, когда вслед за Тимуром Фрунзе погиб мой брат Володя. А я этого не знал и все ждал, что мне разрешат летать к линии фронта.

– Позднее, в полку ПВО, вы тоже были “особым” летчиком? И не единственным?

– У нас служил сын Щербакова – Саша, он учился вместе с моим третьим братом – Алексеем и Левой Булганиным, тоже в несколько блатной группе. Вася Сталин организовал им обучение летному делу в Вязниковской авиашколе, на-, правил туда своего старого знакомого инструктора. Но они учились недолго. И, к сожалению, в их группе процветало пьянство. Алексей вместе с Сашей Щербаковым сразу попали к нам. Мы дружим с тех самых пор. После войны мы оба стали летчиками-испытателями. Он молодец. Ушел из нашего в более боевой полк. Наш полк ПВО был гвардейским, сильным, и я все ждал, что нас направят на фронт. Но мы оставались в Москве. Я ставлю себе в вину, что не добивался перевода в другой полк. Не сделал для этого энергичных усилий.

Вскоре в наш полк прибыл и Лева Булганин. С ним сразу произошел казус. Не успел он сделать и пары боевых вылетов, как неожиданно для всех был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени – кто-то в высоком военном руководстве о нем позаботился. Лева все время пил и был источником постоянных неприятностей для себя и окружающих. Порой даже трагедий. Помню, через несколько недель после Победы Лева на спортивном “Бьюике” из гаража Наркомата обороны ехал с тремя офицерами своего полка по Ленинградскому шоссе. Все в сильном подпитии. Лева, обгоняя справа один грузовик, врезался в другой, стоящий у бордюра. Двое летчиков погибли, у одного была повреждена челюсть, а сам Лева не пострадал. Правда окончилась его бурная жизнь, как мне говорили, самоубийством.

– Как это произошло?

– После войны он практически не летал и в пятидесятых годах служил в штабе нашего испытательного института на Чкаловской. В 1957-м, после разоблачения антипартийной группы и опалы ее участников, пострадали и их близкие. Из нашего института без всяких объяснений были уволены Лева Булганин и Юра Каганович. Юра служил у нас инженером, я его не очень хорошо знал – он был гораздо моложе меня. У нас его любили как хорошего волейболиста. Леву, кстати, при всех его недостатках сослуживцы тоже любили.

– А вы после ухода отца на пенсию переживали что-либо подобное?

– Увольнять меня не было причин, но главком ВВС маршал Кутахов несколько раз подумывал снять меня с должности заместителя начальника института.

– Вы чувствовали, что люди относятся к вам прежде всего как к сыну Микояна?

– Бывало. Мне это всегда не нравилось. Я думаю, что со временем сослуживцы начинали ценить меня, а не мое происхождение. Попадались люди, которые пытались дружить со мной, чтобы приблизиться к отцу. Один из моих сокурсников по академии, к примеру, хорошо играл в волейбол. Я рассказал ему, что отец тоже любит волейбол и по выходным частенько играет с охраной. И этот приятель стал просить меня взять его как-нибудь на дачу, поиграть. Мне показалось это странным, и наше приятельство прекратилось. Мы побаивались этого, даже в отношении девушек была такая боязнь. Всегда возникал вопрос о том, кто ей нравится больше – я или моя семья.

А в общем, друзья часто бывали у нас на даче. Композитор Карен Хачатурян еще совсем молодым человеком приезжал к нам. Два моих школьных товарища частенько гостили у нас. И отец никогда не препятствовал этому. Но всегда внимательно присматривался к новым людям: настоящий это друг или втирается в семью.

– А как вы теперь живете?

– При диком капитализме, если иметь в виду строй. Как все. Продолжаю работать, хотя зарплату, как везде в оборонке, не платят несколько месяцев. Но я остаюсь ярым сторонником реформ. Материально спасает генеральская пенсия. Дачи не было и нет. В этом году исполняется сто лет моему отцу. Пытаюсь организовать хотя бы минимальные юбилейные мероприятия. Надеюсь на помощь правительства. Это не привилегия – просто желание сохранить память обо всем том добром и полезном для страны, что было сделано им.

Беседовал Евгений ЖИРНОВ, главный редактор информационного агентства “Росинформ”

Смотрите также:

• ДОЧЬ СТАЛИНА ВСПОМИНАЕТ О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ ЖИЗНИ СВОЕГО ОТЦА. С. Аллилуева: “Двадцать писем к другу” →
• Любовь на руинах (часть 1) →
• Где ты, мой сын? →