Сын олега ефремова фото

С моим знакомым актером Николаем Сахаровым мы встретились на Сретенке, в грузинском ресторанчике. Было о чем поговорить, например, о ситуации в его родном МХАТе, откуда беспардонно выставили Татьяну Доронину, о Михаиле Ефремове.

– Вы, Николай, учились в Школе-студии МХАТ. У вас преподавала на курсе Алла Покровская?

– Я ждал этого вопроса. Я догадываюсь, что вы хотите узнать. Расскажу. Да, мама Михаила Ефремова занималась с нами на первом курсе, потом ушла на курс Олега Ефремова. Талантливейшая актриса. Кстати, когда меня принимали, ее слово было не самым последним. На самом деле актерски она была талантливее Олега Николаевича. Все говорят, что Миша похож на отца. Лицом да, но актерски это скорее Алла Борисовна. Олег Ефремов был хорошим администратором, ему удавались роли режиссеров, руководителей заводов, партийных деятелей. Он актер-резонер, а Миша острохарактерный артист. По своим нервным актерским ходам он напоминает мать.

– Алла Покровская редко давала интервью, она была скромной?

– Ну что значит скромной? Скромный актер – это вообще не актер. Она была скорее сдержанной, умной. Алла была самодостаточным человеком, хорошо знающим себе цену. В ней еще был невероятный внутренний темперамент, такой пикантный, волнующий ход. Мише это тоже передалось. Я встретил ее незадолго до смерти, это был последний юбилей Школы-студии МХАТ года два тому назад. Подошел, поздоровался. С бородой она меня не узнала. «Алла Борисовна, неужели не узнаете, Николай Сахаров?» Она буквально засияла, увидев своего студента. «Коля». Она говорила как-то особенно: страстно и одновременно иронично. Больше такого я ни у кого не слышал. И я почувствовал, что как женщина она мне интересна даже в этом возрасте. Мы с ней неплохо поговорили обо всем и ни о чем… Больше я не видел Аллу Борисовну. Но храню о ней добрую память.

Она давала советы, которые всегда приходились мне ко двору. За что я ей безмерно благодарен. Если Михаил это прочитает, пусть доброе воспоминание о его маме согреет ему душу. К слову, о Мише. Я не буду сейчас обсуждать детали этой аварии, судов, но сыном он был замечательным.

• У Ефремовых один стиль – правда!

– Алла Борисовна беспокоилась за него?

– Да, конечно. «Миша, тебя не посадят?» – порой говорила она, когда начал выходить «Гражданин поэт». Кстати, она не только его об этом спрашивала…

Искренне ему сочувствую. Уверен, Алла Борисовна там, на небесах, молится за своего Мишу.

У Евстигнеева была самая высокая ставка

– Ты чего будешь пить? – спросил меня Сахаров.

– Выпивать не хочу.

– Но если ты не хочешь, то и я не буду. А так бы выпил коньяку. Мне нравится коньяк – любимый напиток моего мастера в Школе-студии МХАТ (речь о Евгении Евстигнееве. – Авт.). В Евгении Александровиче, как в педагоге, была одна опасная составляющая – он всегда показывал, как играть роль, и делал это гениально. Никто не мог этого повторить. Сейчас ставят спектакли все кому не лень, а тогда нужен был режиссерский диплом. Во МХАТе ставит то ли журналист, то ли экономист Бояков, заодно руководя этим театром. В те времена – дело неслыханное! Евстигнеев был очень занятым человеком – он постоянно снимался, играл в театре, гастролировал. Ставка у Евстигнеева была самая высокая в Советском Союзе, он получал больше пятидесяти рублей за съемочный день. Для сравнения: Владимир Высоцкий за день съемки в «Месте встречи…» не получал и тридцати. Станислав Говорухин ему потом компенсировал, дал десять тысяч рублей, которые выбил специально для него.

Высоцкого оскорбляло, что Конкин получал почти пятьдесят. У Жеглова с Шараповым были конфликты чуть ли не до драк. Вот эта человеческая конфронтация помогла им сделать свои роли шедеврами. В итоге Говорухин, дав Высоцкому эти деньги, показал всем, кто есть кто.

– Евстигнеев был щедр на похвалу для своих студентов?

– Нет, нет. Он никогда не говорил, что хорошо, а только поднимал большой палец.

В «Фантазиях Фарятьева» я сыграл главного героя. Роль Фарятьева сложная, не моего диапазона. Захожу за кулисы. Стоит Евстигнеев, сжав кулак и подняв большой палец вверх. Когда выходило плохо, он либо молчал, либо говорил: «Вы понимаете…»

Он был истинным интеллигентом. Но в особо острых моментах, когда видел несправедливость, не молчал.

– Какие его привычки вам запомнились?

– Евгений Александрович всегда приходил с утра. В перерыве ему надо было выпить пятьдесят граммов коньяку. Он репетировал два часа, потом говорил: «Ребятки, перерыв, я в “Артистик”, коньяк, шоколадка – и обратно». Думаю, так он делал несколько раз в день, но работать ему это не мешало. У нас был Женя Плиев, который ушел в священники. Невероятно красивый и талантливый мужик. Сидит как-то Женя перед спектаклем, бутылка водки перед ним, стакан он уже выпил. А ему на сцену выходить, главную роль Тетерева в «Мещанах» играть. Евстигнеев подходит к нему, видит пустой стакан и говорит: «Женя, это много». «Нормально, – отвечает тот. – Я выдерживаю». «Я тебе как профессионал говорю, – объясняет ему Евстигнеев, – пятьдесят граммов сейчас и пятьдесят в антракте. А это много». Чувство меры его не подводило. До театрального института он работал ударником в кабаке, поэтому у него еще и чувство ритма было божественное. А актер – это прежде всего темпоритм. Вспомним хотя бы его чечеточника в «Зимнем вечере в Гаграх»…

• Андрей Миронов наладил контакт со львом: Как снимались “Итальянцы в России”

– На кого из своих героев был похож Евстигнеев?

– Ни на кого и на всех. Что-то в нем было от Плейшнера, немного от Ручечника, но профессором Преображенским он точно никогда не был. Одевался Евгений Александрович скромно, на нем был качественный костюм темного цвета. Водолазка или рубашка, галстук он, как правило, не носил, брюки были не очень отглаженные.

Он был слегка сутуловат, ему нужна была свобода движений, передвигался он как-то… джазово. Думаю, он понимал, что стрелки на его брюках смотрелись бы комично. Смокинг бы ему мешал. Он был минималистом во всем, немногословным человеком. Идет репетиция. Стоит на сцене актриса, кричит, ведет себя эмоционально. Сидит в зале режиссер и тоже эмоционирует. Обстановка напряженная. Евстигнеев из кулис ей шепчет: «Ниночка, пореже». «Что пореже?» – спрашивает та. «Текст пореже».

И у нее всё пошло как по маслу. «Давайте работать, – говорил мастер, – мне неинтересно об этом». В нем не было ни капли пафоса. Сейчас поймете, о чем я. Как-то Зиновий Гердт сидел в ресторане с режиссером Каринэ Фолиянц. «А сейчас, Кариночка, войдет человек, у которого комплекс полноценности», – говорит Гердт. Входит Василий Лановой. «Снимаюсь в главной роли, – небрежно бросает Лановой, – получил Госпремию…» Весь в наградах и при галстуке. А Евстигнеев был другим.

• Дмитрий Корепин: Был флешмоб за Устинова. А про Доронину забыли

– Преподаватели любят порассуждать о жизни. Евстигнеев давал вам советы?

– Никогда. Он не лез в личное, но и к себе не пускал. На нашем курсе была пара девочек, влюбленных в Евгения Александровича, они даже ему звонили. Девочки эти были красивые и талантливые, но, мне кажется, он параллельных отношений не заводил, по крайней мере никогда не бравировал. Если влюблялся, то женился. Ходоком он не был, мне думается.

У Смоктуновского был роман с моей однокурсницей

– Дипломы вам Олег Ефремов вручал как художественный руководитель МХАТа?

– Нет, Смоктуновский. Когда нам сказали, что к нам приедет вручать диплом Иннокентий Михайлович, мы были потрясены. Для нас это было круче, чем если бы это был Ален Делон. Ефремовым нас тоже было не удивить, он вел курс в Школе-студии, мы видели его каждый день, а Смоктуновский был недосягаем. Как раз в день вручения диплома у него начался роман с моей однокурсницей,  который длился года два. Не буду называть ее имя. Она была талантливой, думаю, талантливее Смоктуновского. Он ее подавлял. Полагаю, она из-за него потом ушла из профессии, сыграв всего в нескольких спектаклях. Смоктуновский в ней что-то сломал. Она была моей хорошей приятельницей и предложила сесть в машину к Смоктуновскому, чтобы подбросить меня ближе к дому. Я, совершенно обалдев, что рядом сидит Смоктуновский, начал ему задавать вопросы как молодой журналист.

Эти вопросы в 1981 году страшно было задавать, а еще страшнее на них было отвечать. Я был нетактичен, а он выпаливал смелые ответы. Про войну, например, я его спрашивал, про то, как он был в лагере, про его еврейскую семью, про то, что роль Мышкина сделал ему не Товстоногов, а Роза Абрамовна Сирота. Она сделала из него артиста. Пять часов мы колесили по Москве, парочка стеснялась сказать, что мне пора уже и честь знать. Они хотели уединиться, а я этого не понимал. Мне казалось, что на правах друга могу проводить с ними время.

– Известно, что Смоктуновский не сразу пришелся к столичному театральному двору.

– Иннокентий Михайлович начинал свою карьеру более чем скромно, у него с женой были одни рейтузы на двоих. Пришел он в Театр киноактера в этих рейтузах, тогда он еще не был тем Смоктуновским, которого мы знаем.

«Гардеробщики нам не нужны», – дали ему от ворот поворот в театре. «Я артист», – сказал Смоктуновский. «Артисты – тем более»…

• “Да, я – эпоха!” Иннокентий Смоктуновский в воспоминаниях и фото