Татьяна доронина и армен джигарханян
Армен Джигарханян. 1970-е гг.
Фото: russian look
«Жены режиссеров, их любовницы, подруги — скольким из них обязаны актеры своими взлетами и падениями! Ведь судьбы чаще всего решаются не за столом заседаний, а дома, на кухне», — рассказывает Армен Джигарханян.
«Вы же армянин? — спросил один из мхатовских стариков, увидев меня в коридоре ГИТИСа, куда я приехал поступать в 17 лет. — Мой вам совет, не теряйте зря время. Возвращайтесь домой, в Ереван, учитесь там, у вас ведь прекрасные театральные педагоги». Вот чем закончилась моя первая поездка в Москву. Я понимаю, что этот мудрый человек, возможно, желал мне добра, но осадок от этих слов остался. Вернувшись домой, я последовал совету и поступил в Ереванский художественно-театральный институт. Меня заметили и со второго курса приняли в труппу республиканского Русского драматического театра. Очень скоро я стал там ведущим актером, играл главные роли и был вполне доволен жизнью. Ну что я лукавлю… Интерес к тому, что происходило в театральной жизни в Москве, был конечно же велик. Ведь там создавались новые молодые театры, ставили смелых современных авторов. Кто-то приезжал на гастроли к нам, когда-то в Москву выбирались и мы. Я просил всех своих друзей, которые бывали в столице, привозить мне программки из тех театров, куда они ходили. Мне нравилось сжимать эти бумажки ладонями, нюхать их, разглядывать, узнавать знакомые фамилии. Как же я мечтал оказаться на их месте! Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Но думать о Москве всерьез я себе запрещал, на память приходили слова: «Вы армянин… так возвращайтесь домой». Снова поехать в Москву по своей воле я бы так, наверное, никогда и не решился. Если бы не вмешательство одной знаменитой женщины…
«Более интересной и противоречивой женщины я не встречал. Знаете, говорят — смотреть бесконечно можно на огонь и воду. В этот список я добавил бы и Люсю»
Пикник на Севане для звезды «Ленкома»
К нам в Ереван часто приезжали на заработки московские артисты. Прожить на одну зарплату было сложно даже ведущим актерам, поэтому многие снимались в кино. А те, кто был предан исключительно сцене, подрабатывали в других городах. В нашем театре шел спектакль «104 страницы про любовь» по пьесе Эдварда Радзинского, в котором наездами играла приглашенная звезда из столичного «Ленкома» Ольга Яковлева. Я не был занят в той постановке. Наша гостья увидела меня в спектакле «Ричард III» по Шекспиру, где я играл главную роль, и захотела познакомиться поближе. Может быть, я себе что-то нафантазировал, но мне кажется, я ей понравился не только как актер… Мы поехали вместе на озеро Севан, и там я потчевал ее ишханом, это лучшая рыба, которой угощают на Кавказе только самых дорогих гостей. Переводится ее название как «князь», очень вкусная рыба и большая, вроде форели. Яковлева много рассказывала о «Ленкоме», о том, как кипит в Москве театральная жизнь. «А как тебе тут живется?» — спросила вдруг она. Ольга поймала меня врасплох. Я развел руками, показывая на горы вокруг, и сказал: «Это все мое! Мне всего тридцать лет, а я играю в семи спектаклях, и мое имя стоит на афишах первым!» Помню, Яковлева улыбнулась: «А что дальше?» Сколько раз я задавал себе сам этот вопрос… Будет все то же самое, только спектаклей станет не семь, а десять. Наступит время, когда меня начнут ненавидеть молодые… Не услышав ответа, Ольга перевела разговор на другую тему.
Вскоре она уехала в Москву и, как я понял позже, рассказала обо мне Эфросу. Спустя какое-то время пришла телеграмма. Театр Ленинского комсомола находился на гастролях в Киеве, и мне предлагали приехать туда на встречу с Анатолием Васильевичем Эфросом. Мы встретились там, пообщались, произвели друг на друга должное впечатление, и переговоры закончились приглашением в «Ленком». Вот так, кривым путем, через задницу, из Еревана через Киев, я снова попал в Москву — но теперь уже без обратного билета.
«Жаль, что недолго довелось работать с Татьяной Дорониной. Она обиделась на режиссера, не выдержала, ушла…»
Мой приезд пришелся на смутное время в «Ленкоме». Эфрос, который позвал меня в этот театр, покидал его. У меня не было еще ни одной роли, я только вводился в состав и видел: что-то страшное творится внутри. Очень серьезные перестановки там были, когда Анатолий Васильевич уходил в Театр на Малой Бронной. Много крови пролилось. Эфрос был великий человек, сердобольный и беспощадный одновременно, он готов был забрать с собой всех единомышленников, при этом опустошив «Ленком». Меня в списке соратников не было, да как я мог туда попасть, если находился в Москве всего два-три месяца и еще толком не успел себя показать. Когда Эфрос окончательно ушел на Бронную, руководству «Ленкома» сверху пришла установка — сохранить весь репертуар, театр должен жить. Чтобы заткнуть дыры, смотреть начали всех, кто остался. Актеры из массовки получали чуть ли не главные роли. Молодым актерам дали возможность показать себя, и благодаря этому я вскоре имел четыре спектакля. Впрочем, на этом забота со стороны театра заканчивалась. Еще Эфрос предупреждал меня, что может предоставить только работу, но о жилье я должен позаботиться сам. Хорошо, что у нас в Москве были родственники, первое время я гостил у них, потом все же получил комнату в театральном общежитии.
«Гундарева вела неспокойную жизнь. Но в профессии ей не было равных, я обожал ее. Горжусь, что однажды она сказала, что я ее лучший партнер: «Знаешь почему? Ты как диван — удобный»
Фото: LEGION-MEDIA
В конце 60-х в Театре имени Маяковского стали искать срочную замену на главную роль в спектакле «Разгром», который ставил Марк Захаров. Случилась какая-то странная ситуация с актером, на которого делали ставку. Когда устроили генеральный прогон, то всем стало ясно — спектакль шикарный, выстрелит обязательно, актерский состав, как говорится, сыгран, но есть одна проблема. Тот самый актер, на которого рассчитывали, не вписывается в этот спектакль. Не потянул. Как говорят в спорте, оказалась не та весовая категория… Что делать? Деньги потрачены колоссальные, отказываться от спектакля нельзя. То есть образовалась дыра, которую нужно срочно кем-то заткнуть. Искать актера на замену начали по всей Москве. Пробовались, как я знаю, многие, но Андрей Александрович Гончаров, который возглавлял театр, и Марк Захаров никак не могли сделать выбор. И тут в который раз вмешался случай. Вдруг кто-то где-то кому-то назвал мою фамилию. Как часто в моей судьбе будет решающим это слово — «вдруг»… Говорили, что первой про меня вспомнила жена Гончарова, она сама была актрисой и видела меня мельком в каком-то спектакле. Мне потом рассказывали, как она описывала мужу — мол, есть тут приезжий армянин, с короткой шеей, то ли Джигарханян, то ли Дживархарнян, посмотри его.
Жены режиссеров, их любовницы, подруги — скольким из них обязаны мы, актеры, своими взлетами и падениями! Ведь судьбы чаще всего решаются не за столом заседаний, а дома, на кухне. Условно — жена Захарова говорила Марику: «Была тут в кино, видела нового интересного актера». Этого хватало, чтобы Марк утром приходил в театр и засылал своего ассистента: «А пойди-ка и посмотри на этого Ляпкина-Тяпкина». Помощник возвращался и, ничего не говоря, либо поднимал вверх палец, одобряя выбор, либо опускал палец вниз. Примерно так в начале 70-х произошло и со мной. И пальцы людей, которые собрались на мою первую репетицию в «Маяковке», тоже одобрительно показывали вверх.
Помню этот день до мелочей. В зрительном зале, вдоль обеих стен, в проходах выстроились актеры Театра Маяковского. Я заметил среди них легендарного Максима Штрауха, с которым позже мы крепко подружимся. Волновался я очень сильно, это во время спектакля зрителей не замечаешь, но здесь была другая ситуация. Тебя оценивали: сможешь или нет. Давление очень сильное, но по реакции людей в зале понял — справился. Еще подумал: «А ты, Джига, — крепкий парень». В тот момент я еще не знал, что спектакль «Разгром» находился на грани запрета и помогло только вмешательство вдовы писателя Александра Фадеева, актрисы МХАТа Ангелины Степановой. Иначе я мог бы остаться исполнителем главной роли в спектакле, которого нет…
«Прожить на одну зарплату было сложно даже ведущим актерам, денег с трудом хватало на питание и одежду. Поэтому я много снимался в кино»
Фото: ФГУ «Государственный Фонд Телевизионных и Радиопрограмм»
Мы с Гурченко могли бы пожениться
Переход из «Ленкома» был безболезненным. Никто особо и не уговаривал меня там остаться. Сам я был, безусловно, доволен переменами, тем более что они обернулись для меня и материальными благами. Я получил от Театра имени Маяковского квартиру в Матвеевском. У нас с женой и детьми (которые к этому времени у меня уже появились) теперь была крыша над головой, хотя театральной зарплаты все равно с трудом хватало на питание и необходимую одежду. Поэтому я много снимался в кино, чтобы заработать достойные деньги. Еще в Ереване у меня был очень удачный фильм «Здравствуй, это я!» режиссера Фрунзе Довлатяна, с этой картиной я впервые побывал за границей. Можно сказать, этот режиссер открыл меня, театрального актера, для кино. Мне казалось, что теперь Фрунзе несет за меня ответственность на всю оставшуюся жизнь, это же он меня «родил». Я обижался и ревновал, когда он не приглашал меня в свои следующие картины. Должен признать, что такое отношение к режиссерам у меня было потом всегда. Наверное, оттого, что актер — очень зависимая профессия.
Работая в «Ленкоме», я поначалу прибегал к уловкам, чтобы уезжать на съемки и не говорить об этом в театре. Бывало, звонили с работы, предупредить о репетиции, а я поднимал трубку, менял голос и врал: «Вам Армена Борисовича? Ой, а вы знаете, Армен Борисович, к сожалению, заболел. Горло, да-да, горло, не может говорить». А когда меня не было, такие сценки разыгрывали мои родственники. Но в какой-то момент я вспомнил слова своей мамы: «Не обманывай, все равно обнаружится потом». Действительно, фильмы с моим участием выходили на экраны, и утверждать, что я не имею к этому никакого отношения, было бы глупо. С тех пор я всегда открыто сообщал о своих съемках, брал отпуск без содержания, если требовалось. Иногда уезжать приходилось на несколько недель. Например, почти месяц мы провели в Приэльбрусье на съемках картины «Белый взрыв» у Станислава Говорухина. Там мы познакомились и подружились с Люсей Гурченко. Позже я видел много ее проявлений и могу сказать, что более интересной и противоречивой женщины в своей жизни я, наверное, не встречал. И в профессии, и в личных взаимоотношениях. Знаете, как говорят — смотреть можно бесконечно на огонь и воду. В этот список я добавил бы и Люсю. Наблюдать за ней всегда было интересно и завораживающе. На моих глазах ее мужем был один человек, потом был другой муж, и с последним мы тоже общались. Конечно, не моего это ума дело, почему они менялись…
С Людмилой Гурченко, Римасом Туминасом и Регимантасом Адомайтисом. 2006 г.
Фото: Елена Сухова
В 73-м мы с ней снимались у Виктора Трегубовича в фильме «Старые стены». Для Люси это был очень важный фильм, впервые за многие годы серьезная драматическая роль. Она признавалась, что все время дрожала и боялась, что сейчас кто-то подойдет, хлопнет по плечу и скажет: «Ну что ты придумала, какая из тебя директор фабрики? Спой лучше про пять минут». Мы с ней играли пару — уже немолодых людей, полюбивших друг друга. И когда я перед камерой обнимал ее, целовал, было ощущение, что это нужно в данный момент не только Анне Георгиевне Смирновой, которую она играла, но и самой Люсе. Да, это правда, когда мы изображали страсть, было ощущение, что мы оба хотим этого. Я понимаю американских актеров, которые влюбляются и женятся во время съемок, чтобы проживать чувства по-настоящему. Если бы мы были в Голливуде, то нам с Люсей точно надо было пожениться. Но нет, мы жили в другой стране, мы так и не позволили себе ничего лишнего. Не решились пойти до конца. Но я могу признаться, что до сих пор люблю Люсю. Это честно…
«Меня спрашивают иногда, зачем я сволочь такую сыграл. Но если посмотреть внимательнее крупные планы с Горбатым, там такая боль в глазах от нехватки любви… Хороший вышел фильм»
У нас с партнершами всегда рождались дети
Мне везло на партнерш, у нас с ними всегда рождались дети. Ведь хороший спектакль — это и есть ребенок, которого ты зачал, выносил и родил. Уши мои, губы мои, нос мой, джигарханяновский. Были хорошие партнерши, а были идеальные. В Театре Маяковского такой для меня была Наташа Гундарева. Она актриса очень высокого класса, штучная. Буду жесток, но очень уж неспокойную жизнь вела. Не подумав, совершала много ошибок — и это ей надо сделать, и то, и вот это хочу попробовать. Нельзя так распыляться. Но в профессии ей не было равных, я обожал ее. Горжусь, что однажды она мне сказала, что я ее лучший партнер. «А знаешь почему? Ты как диван — удобный». Покажете мне хоть одного человека, кого так похвалила Гундарева? (Смеется.)
Жаль, что недолго довелось работать с Татьяной Дорониной. У них с Гончаровым почему-то не заладились отношения. Оба были строптивого характера, не любили цацкаться. «Ну, как там наша Сильва Вареску?» — говорил Гончаров о Дорониной, придумав ей прозвище опереточной героини. Татьяна Васильевна не выдержала, ушла, не удалось нам многого сыграть вместе. Но потом она меня в свой бенефис приглашала, а до этого мы в фильме «Ольга Сергеевна» вместе снимались по повести ее бывшего мужа, Эдварда Радзинского.
С Радзинским у нас давняя дружба. Однажды он пришел к Гончарову с новой пьесой «Беседы с Сократом» и сказал, что хорошо бы там сыграл Джигарханян. Андрей Александрович покрутил носом — ну не знаю, пусть полежит, посмотрим. А мне кто-то из литературной части передал пьесу, я дома вечером почитал, смешная штука оказалась. И стал проедать Гончарову плешь — давайте поставим. Наконец убедил. И мне хорошая роль досталась, и Радзинский свой гонорар получил. А я всегда говорил — не нужны мне ваши звания, вы лучше денежный эквивалент выдайте. Есть у меня звание народного артиста СССР, но на мою зарплату это никак не влияет.
«Я понимаю, однажды наступит момент, когда надо будет просто уйти, совсем… Перестать выходить на сцену, иначе превратишься в посмешище. Но мое время еще не пришло»
Фото: Валерий Плотников
Моя цена — 40 рублей 50 копеек
Актерские ставки в кино выписывались, на мой взгляд, вне какой-либо логики. У меня была высокая — 40 рублей 50 копеек. Но каждому причитались разные суммы. Со званием это не было связано. Кажется, Комитет по культуре выписывал то ли по количеству ролей, то ли еще как — не понимаю. Знаю, что вроде за сложный грим шла прибавка. Не помню, приплачивали ли мне за Горбатого в фильме «Место встречи изменить нельзя». Меня спрашивают иногда, зачем я сволочь такую сыграл. А меня так воспитала мама, что не бывает негодяев, есть дети, которых недолюбили. И с этим им потом приходится жить. Вот это я играл. Если посмотреть повнимательнее крупные планы с Горбатым, там такая боль в глазах от нехватки любви. Хороший фильм получился. Хотя Высоцкого как актера я лично не воспринимаю. Он был скорее интересен как личность, как фигура. Я бы даже сказал, страшноватый человек был… Говорить об этом сложно, потому что Высоцкого перевели уже в статус бога. Но я всегда говорил, что зритель, который пришел в театр и пролистал программку с фамилиями, должен забыть о том, кто сейчас играет — Джигарханян, Высоцкий или Лоуренс Оливье, а видеть перед собой Сенеку, Гамлета или Отелло. У Высоцкого так не получалось, он всегда играл себя.
«Высоцкого как актера я не воспринимаю. Он был скорее интересен как личность, как фигура. Говорить об этом сложно, потому что Высоцкого перевели уже в статус бога»
Ну а Лоуренс Оливье для меня — идеал актера. Я видел его в спектакле «Отелло», и это стало одним из самых сильных моих потрясений. Знаете, все армяне убеждены, что «Отелло» — это национальная армянская пьеса. Только настоящий кавказец может так любить свою женщину, что готов ее убить. Возможно, и я сам когда-то так ошибочно считал. Но переубедил меня в этом Лоуренс Оливье, он приезжал в Москву на гастроли со спектаклем по Шекспиру и играл Отелло. Впервые я понял, что эта пьеса вовсе не про ревность, не про мужчину и женщину, а про расовый вопрос. Даже хитрый Пушкин не разгадал этой загадки, а ведь там ой какие странные и запутанные взаимоотношения на эту тему между Яго и Отелло. А вот Лоуренс Оливье смог понять. Поэтому он не изображал мавра, он им становился. Этот голливудский красавец гримировал даже язык, делая белесый налет, как у выходцев из Африки, чтобы быть настоящим во всем. Поразительно, но всего один спектакль с Лоуренсом Оливье в роли Отелло мне объяснил о театре больше, чем мои педагоги…
А в последнее время я стал много думать о том, что важно вовремя уйти. Вот взять Театр Маяковского… Как бы многим я ни был ему обязан, и все-таки самая большая глупость, которую я совершил в своей жизни, — то, что я там проработал около 27 лет. Мое убеждение, что за пять-семь лет актер раскрывает все свои секреты и перестает быть интересным зрителю. Можно иметь 10 гастрольных ролей, которые собирают кассу, как это было у меня в Театре Маяковского, но при этом топтаться на месте. Хотя когда актеру или актрисе приходится менять театр, кому-то покажется, что случилась трагедия. Я и сам переживал тяжелые моменты, а после одного такого долгие годы не выходил на сцену. Это было, когда я перешел из Театра имени Маяковского обратно в «Ленком» по приглашению Марка Захарова. Мы с Инной Чуриковой играли в спектакле с чудовищным названием «Город миллионеров» по пьесе Эдуардо де Филиппо «Филумена Мартурано». Мне стало плохо прямо на сцене, мы прекратили спектакль, и я попал в больницу. Около десяти лет после этого я не выходил на сцену, не играл в спектаклях, боялся, что кризис может повториться.
«Когда мы с Инной Чуриковой играли в спектакле «Город миллионеров», мне стало плохо, и я попал в больницу. Около десяти лет потом я не выходил на сцену»
Фото: Николай Симаков/ТАСС
Я понимаю, однажды наступит момент, когда надо будет просто уйти, совсем… Перестать выходить на сцену. Иначе превратишься в посмешище… Но мое время еще не пришло. Вот после долгого перерыва я снова играю в театре — в своем собственном, в роли Сенеки в спектакле «Театр времен Нерона и Сенеки» по пьесе Радзинского, мы с ним в связке до сих пор идем по жизни. И один человек со стороны сказал после премьеры: «Ты с ума сошел? Ты же дедушку какого-то играешь». Я испугался. Вызвал парня, который снимает на камеру спектакли у нас в театре, и попросил: «Иди в зал и снимай меня, потом покажешь». Посмотрел внимательно всю съемку. Говорю вам, не скромничая, еще рано меня списывать. Тот знакомый — идиот, он думал, что я должен все время скакать по сцене как горный козел, а пришел возраст, когда нужно уметь делать паузы. И в этом молчании иногда больше смысла, чем во всех наших словах…
Источник