Варвара розалион сошальская биография личная жизнь

Варвара Сошальская / Daily Talking, 1991-11-21, Андрей Морозов
Театр и кино / опубликовано 02.12.2009

– Варвара Владимировна, я хотел бы начать нашу беседу не с «театрального» вопроса. Вы очевидец октябрьской революции, расскажите, какой она была?

– Вы знаете, когда к власти пришли эти … большевики, мне было десять лет. Так что я мало что могу вам рассказать.

Но я очень хорошо помню, какой в Петрограде был голод. Ничего не было. Мы ели картофельную шелуху. Мама как-то особенно вкусно ее готовила – сначала отваривала ее, потом раскатывала на листе, посыпала тмином и – в духовку. Это было очень вкусно.

– Извините, но по ТВ как-то выступала пожилая дама, работавшая в свое время в секретариате Керенского. Так вот она рассказывала, что никакого голода не было?

– Да, голод начался после Керенского. Магазины были закрыты. Петроград был пуст.

– Насколько я знаю, вы принадлежите к старому дворянскому роду и ваш отец занимал крупный пост. Неужели же это положение никак не влияло?

– Нет, что вы! Такого, как сейчас, не было. Наш род действительно очень старый. Полностью моя фамилия звучит так – Розальон-Сошальская.

Мой папа был управляющим Крестьянского земельного банка, кажется, так он назывался (как мне удалось выяснить, этот банк назывался Крестьянский поземельный банк. – Авт.). В свое время он был помощником Столыпина и проводил его реформы… Эх, если бы эти реформы начались чуть пораньше!.. Да, если бы победила столыпинская реформа, то вот бы (показывает фигу – А.М.) была бы им революция!

– Ваш отец был близок ко двору?

– Разумеется. Балы, приемы… Но поскольку я была маленькой – я родилась в 1907-м году – то меня он с собой не брал.

Но однажды… Как сейчас помню, мы гуляли с папой по Невскому. Был весенний солнечный день, и вдруг толпа загудела: «Царский выезд! Царский выезд!» И точно – очень скоро со стороны Дворцовой площади показались две коляски.. Впереди на лошади ехал кавалергард. Папа поднял меня на руки. Николай ехал в передней коляске с государыней и дочерьми. Николай кланялся людям, все кричали «Ура!». Я видела императора вот почти, как вас. Замыкали выезд три кавалергарда. И все! Это большевистская сволочь потом ездила на бронированных авто.

– Какой вы запомнили ту Россию?

– О! Это была роскошная, богатая страна! Крестьяне были очень зажиточны. Папа очень уважал их и любил. Надо сказать, что дворяне всегда любили крестьян. Но папа ненавидел и на дух не переносил рабочий класс. Эта сволочь разрушила страну.

– Нас учили, что дворяне, да и вообще все, кто не работал физически, были паразитами…

– Кто, дворяне?! Это большевики – паразиты. Что такого в том, если человек образован? Он имеет право иметь прислугу, которая делала бы «черную» работу.

Знаете, я часто вспоминаю нашу прислугу. Господи, как же они были ухожены, счастливы! Как они любили своих господ!

У нас было два имения – в Крыму и под Харьковом. Каждое лето мы ездили в одно из них. Если бы вы видели, как радостно встречали нас крестьяне.

– Варвара Владимировна, мне кажется, что та Россия для нашего поколения – миф, ее уже никогда не вернуть.

– Да, той России больше нет. Мой класс уничтожен. Крестьянства нет. Остались бедность, серость да рабочий класс. Вы посмотрите, что творится – войны нет, а страна нищая.

– Я вижу на стене вашей квартиры фотографию с автографом Шаляпина?

– Федор Иванович дружил с моей мамой и очень часто бывал у нас…

– Значит, можно сказать, что Шаляпин качал вас на руках?

– Почему можно? Это так и было. Он очень часто заходил к нам, иногда просто так. Очень не любил приемов – приходил, пел и быстро уходил.

– Как вы думаете, почему?

– Он все-таки был мужик. И все это светское общество не очень-то любил.

– Что было с вами и вашей семьей после революции?

– Мои два брата, поскольку папа закончил Александровский лицей с золотой медалью, поступили в юнкерское училище. В 18-м они закончили его и были посланы в Курск обучать красноармейцев. Это называлось Всеобуч.

Я заболела воспалением легких, и врачи сказали, что меня необходимо увезти из голодного Петрограда. Папа с мамой решили ехать в Коктебель, там было имение у бабушки. И вскоре мы с мамой уехали, а папа остался сдавать дела. И остался – навсегда.

Потом нам рассказывали, что как-то вечером папе позвонил его коллега, некто Носков, и пригласил на ужин. Было поздно, и папа стал отказываться, но Носков настаивал, дескать, нужно поговорить. Когда папа пришел к нему, там ждал его еще один молодой человек, он был сыном нашего швейцара. Он оказался большевиком и стал предлагать папе сотрудничество с новой властью, дескать, необходимо проводить реформы в деревне. Тогда папа встал и сказал: «Я сволочи не служил и служить не собираюсь», – и ушел. В два часа ночи его арестовали, посадили в Петропавловскую крепость. Он просидел в ней три месяца и умер от скоротечной чахотки. Но, знаете, что интересно, кто все эти три месяца навещал его? Наш швейцар, отец того молодого человека…

– Вы уезжали в Феодосию с мыслью перебраться на Запад?

– Нет. У нас все родственники остались в России. Уезжали, в основном, аристократы.

Сначала мы с мамой приехали в Курск, где учились мои братья. Для того, чтобы добраться до Феодосии, нужно было ехать через Украину, а она была оккупирована немцами. Это очень длинная история, как мы добирались. Но поражало то, что на Украине была нормальная жизнь и не было никакого голода и разрухи.

В Новочеркасске я поступила в Смольный, он был эвакуирован туда. Когда большевики стали наступать, нас снова эвакуировали, но уже в Крым. Там мы и остались жить, в Коктебеле.

– Видимо, там, в Крыму, вы и решили стать актрисой?

– Мама была категорически против моего решения. Она хотела, чтобы я стала пианисткой.

Когда умер батюшка-Ленин, то по всей стране был траур, все рыдали. На вечере памяти я читала стихи какого-то советского поэта. Вот тогда один знакомый сказал маме о том, что я прирожденная артистка с очень хорошими данными.

В конце 20-х мы вернулись в Ленинград. Я поступила в театральный институт. Мне очень повезло, у меня был великолепный педагог – Сергей Радлов.

Моей первой ролью была Джульетта. Потом Радлов организовал Молодежный театр и я работала у него до самой войны.

– Вас не коснулись репрессии конца 30-х?

– Моего первого мужа посадили на три года. Так что в НКВД я ходила как домой. Посадили по обыкновенному доносу. Был какой-то траур, к нам зашел сосед, а муж начал шутить, поставил на патефон пластинку… Потом я ездила к нему в Сибирь.

– Вы к тому времени уже имели звания?

– Да, я была заслуженной артисткой. Мне даже орден дали.

– Какой?

– Не помню.

– Ленина?

– Ну что вы! Это ж сколько доносов нужно было написать!

– Варвара Владимировна, вы жили в замечательном городе рядом с замечательными людьми…

– О! Как-то я обедала в одном доме с Ахматовой. Это была великая женщина. Казалось бы, что она имела? Ничего. Но вокруг нее был какой-то ореол, в ней была какая-то царственность.

Хорошо помню Шостаковича. Он был таким смешным, забавным, но стоило ему сесть за рояль и он преображался.

– Тогда было модным устраивать встречи руководства страны с интеллигенцией?

– Однажды, не помню по какому поводу, нас, группу ленинградских артистов, пригласили на правительственный обед в Кремль. Да, тогда это было модно. Обед проходил в Георгиевском зале. Огромные длинные столы ломились от еды. Было всё, ну разве только что не было птичьего молока. Много ели и пили, говорили тосты.

– Каким вам показался Сталин?

– Было очень заметно различие между тем, каким он был на портретах и каким в жизни…

Вот Киров был очень очаровательным. Его очень любил народ. Он ходил по городу без охраны, ездил на трамвае. Но охрана все-таки ходила за ним. Он ей говорил: «Ну что вы за мной ходите? На улице меня никто не тронет». И правда ведь – в своем гнезде и убили.

– Теперь позвольте несколько «театральных» вопросов. С каким званием вы ушли из театра?

– Заслуженная артистка России. Для того, чтобы получить «народного», нужно было быть членом партии.

– С какими режиссерами вы работали?

– С Завадским. Но это был ничтожный человек. Какая-то в нем была дутость. Вот Охлопков был большим режиссером.

– Вы ушли из театра, кажется, в прошлом году?

– Да, но я могла бы работать еще. Но сегодня театр уже не тот. Многие артисты поумирали, а то, что есть… это не театр.